как бы я ни была благодарна за время и щедрость, этого оказалось недостаточно. Наше ходатайство в суд отклонили, и Фрэнку предоставили полную опеку над Валентиной. Все права на посещение аннулировали из-за заключения детского психолога. Она написала: «На данном этапе я рекомендую избегать контактов между матерью и ребенком. Любое время, проведенное с родителем, ушедшим из семьи, может привести к страданиям и травме для ребенка. Валентина достаточно пережила; теперь следует сосредоточиться на исцелении ее травмы под присмотром лицензированного детского психолога, а также родителя-опекуна – в данном случае отца. В этом случае существует также угроза похищения. Мать живет в Лондоне и не является гражданкой США. У отца есть обоснованные опасения по поводу того, что мать увезет ребенка в Европу. Таким образом, по моему профессиональному мнению, мать неуравновешенна и представляет угрозу для безопасности и развития Валентины».

Я хотела сжечь эти бумаги. Хотела найти эту чертову психологиню и придушить ее. Но решение было окончательным; моим единственным утешением стал адрес в Сиэтле, куда переехал Фрэнк. Поэтому я писала Вэл каждый день. Я хотела, чтобы она знала правду, но прежде всего, что я люблю ее всем своим существом и молюсь, чтобы когда-нибудь она поняла и простила меня за то, что ее отец перехитрил меня.

Со временем я научилась принимать этот кошмар как свою новую реальность, хотя и знала, что никогда не избавлюсь от боли. Мне пришлось научиться жить с этим, и в этом мне помогали исключительно письма к Вэл. Я писала их каждый день.

Тот год прошел как в тумане, но однажды в руинах моей жизни сверкнул проблеск радости. Это был неожиданный телефонный звонок от агента по недвижимости, который устроил нам экскурсию по розовому зданию. Агент сообщил удивительную новость: владельцу, как он объяснил, требовалось немедленно избавиться от недвижимости. Он был готов продать его нам за ничтожную часть запрошенной цены, а в случае необходимости даже помочь финансово.

Я с трудом могла поверить в нашу удачу, но Милли отнеслась к услышанному скептически. Может быть, в подвале трупы? Может быть, фундамент заражен термитами? В конце концов, мы наплевали на здравый смысл и сделали решительный шаг. И что это был за шаг!

К тому времени я вернулась в «Хэрродс» на неполный рабочий день. Мне не хватило бы наличных денег, чтобы совершить покупку самостоятельно; кредита в банке у меня тоже не было, но Милли подписала кредит, и вместе мы стали хозяйками одного из самых очаровательных зданий Примроуз-Хилл – что казалось невероятным.

В вечер покупки мы окрестили место нашего будущего книжного магазина бутылкой шампанского, и я начала понимать важный урок, который поддерживал меня в последующие годы. Пусть я всегда буду носить в себе глубокую боль, но нельзя позволять ей брать верх. Я научилась отбрасывать в сторону то, чего не могла изменить, и сосредоточилась на том, что в моих силах: снова обрести подобие радости жизни с помощью магазина, который мы решили назвать «Книжным садом».

В течение нескольких месяцев после моего возвращения в Лондон один из чемоданов так и валялся в шкафу неоткрытым, но теперь я наконец была готова встретиться со своим прошлым лицом к лицу. Я достала из чемодана калифорнийские ракушки и фигурные коряги. Затем на свет появилась голубая керамика от Расселла Райта, которая, как я с облегчением заметила, не разбилась и не треснула во время трансатлантического путешествия. Наконец я открыла шкатулку с драгоценностями, полную редких ожерелий, браслетов и брошек от Трифари.

Милли с удивлением наблюдала, как я изучаю реликвии своего прошлого. Я рассказала ей о распродажах, которые часто посещала в Лос-Анджелесе, о часах, проведенных в одиноких скитаниях по городу.

– Я понятия не имела, что ты так одинока, Элоиза, – печально сказала она. – Но этого больше не будет никогда.

Наконец я достала книги – десятки ценных первых изданий, которые спасла на распродажах. Моим увлечением были 1940-е годы, прекрасное десятилетие для книг. Английские и американские авторы. Эрнест Хемингуэй, «По ком звонит колокол». «Сын Америки» Ричарда Райта. Сомерсет Моэм, «Острие бритвы». Ивлин Во, «Возвращение в Брайдсхед». Уильям Фолкнер, К. С. Льюис, Норман Мейлер. Джордж Оруэлл, «1984».

– Поставим это на полки, Милли, а потом добавим многое другое.

В дальнем углу чемодана лежали две фотографии Вэл в рамках, и при виде их у меня защемило сердце. У меня до сих пор не хватало духу взглянуть на них, и даже теперь, увидев прелестное лицо дочери, я чуть не умерла. Но я вспомнила урок, который должна была усвоить: можно испытывать боль, но не зависеть от нее. Я поставила одну из фотографий на столик в прихожей Милли, чтобы видеть Вэл, входя и выходя и квартиры, а вторую – в книжном магазине, где она станет моей музой. Она была моим сердцем, и она будет душой книжного магазина.

Днем Милли уезжала на работу в центр города, а я, засучив рукава, убирала мусор, прибивала расшатанные половицы и драила каждую поверхность до блеска.

Обо всем этом я каждый день писала Валентине. Это притупляло боль и давало надежду. Когда-нибудь она найдет меня. Когда-нибудь я снова увижу ее лицо. В конце концов, если нарциссы могут каждую весну пробиваться сквозь замерзшую землю, то и я могу преодолеть боль.

Юридическая карьера Милли была на подъеме, и она оставалась пассивным партнером. И хотя я переехала в квартиру на верхнем этаже здания, она решила остаться у себя, в жилище, где уютно и счастливо жила много лет.

– Ну, как себя чувствуешь? – Милли пригласила меня на ужин. Вторая неделя торговли прошла успешно, и мы праздновали это бутылкой хорошего бургундского и жареной курицей, которую она только что вытащила из духовки.

– Грустно и радостно, – сказала я.

Она понимающе кивнула.

– Значит, градостно.

– Да, – рассмеялась я.

– Милл, – сказала я после долгого молчания, – ты, наверное, не помнишь, ведь это было так давно, – но до Фрэнка был кое-кто другой. Его звали… Эдвард.

– Я помню, – сказала она, избегая смотреть мне в глаза.

– Я тут подумала, – продолжала я. – Теперь, когда я бесповоротно разведена, как ты думаешь, может быть мне… поискать его? Или это… глупо?

Она потерла лоб.

– Эл, просто… прошло столько времени. Люди меняются, и… я не хочу, чтобы тебе снова причинили боль. Ты и так через многое прошла.

– Это не ответ, Милли. Ты чего-то недоговариваешь. В чем дело?

Ее глаза наконец встретились с моими. Я терпеливо ждала, но ее слова удивили меня.

– Не знаю, как это лучше сказать, но это должно