сильный нажим, в изданиях – курсив) и др. Ниже приводятся примеры таких приемов: 1 – начертательное выделение; 2, 6 – тире; 3, 4, 6 – ненормативное двоеточие перед глаголом или после него; 1, 3 – помещение слова в позицию переноса; 5 – многократный повтор в конструкциях параллелизма; 6 – повтор на стыке строк; 2, 7 – употребление наречий и наречных сочетаний при сказуемом есть; 8 – семантизированное противопоставление форм настоящего времени формам другого времени; 2, 7: 9 – противопоставление экзистенциальных есть и нет, несть:

1. И если где-нибудь ты есть –

Так – в нас. И лучшая вам честь,

Ушедшие – презреть раскол:

Совсем ушел. Со всем – ушел.

(II: 326);

2. Тридцатая годовщина

Союза – верней любви.

Я знаю твои морщины,

Как знаешь и ты – мои,

Которых – не ты ли – автор?

Съедавший за дестью десть,

Учивший, что нету – завтра,

Что только сегодня – есть

(II: 311);

3. Древа вещая весть!

Лес, вещающий: Есть

Здесь, над сбродом кривизн –

Совершенная жизнь

(II: 44);

4. Кормилица

‹…›

Кроме кровного – молочный

Голос – млеку покоримся! –

Есть: второе материнство.

(III: 653);

5. Тезей

‹…›

В мире горы есть и долины есть,

В мире хоры есть и низины есть,

В мире моры есть и лавины есть.

В мире боги есть и богини есть.

(III: 685);

6. Есть на карте – место:

Взглянешь – кровь в лицо!

Бьется в му́ке крестной

Каждое сельцо.

‹…›

Жир, Иуду – чествуй!

Мы ж – в ком сердце – есть:

Есть на карте место

Пусто: наша честь

(II: 350, 351);

7. Ровно в срок подгниют перильца.

Нет – «нечаянно застрелился».

Огнестрельная воля бдит.

Есть – намеренно был убит

Вещью, в негодованьи стойкой

(П.: 283);

8. Федра

‹…›

Но под брачным покрывалом

Сна с тобой мне было б мало.

Кратка ночка, вставай-ежься!

Что за сон, когда проснешься

Завтра ж, и опять день-буден.

О другом, о непробудном

Сне – уж постлано, где лечь нам –

Грежу, не ночном, а вечном,

Нескончаемом, – пусть плачут! –

Где ни пасынков, ни мачех,

Ни грехов, живущих в детях,

Ни мужей седых, ни третьих

Жен…

Лишь раз один! Ждав – обуглилась!

Пока руки есть! Пока губы есть!

Будет – молчано! Будет – глядено!

Слово! Слово одно лишь!

Ипполит

Гадина

(III: 670 – 671);

9. Ариадна

‹…›

Но твоих воспаленных бредом

Уст – заране ответ мне ведом:

«Божества над мужами есть

Власть безжалостнейшая».

Тезей

(преклоняясь)

Несть

(III: 598).

Такая многообразная и настойчивая актуализация гиперболизирует существующее в языке экзистенциальное значение глагола. Если в обычном языке логически не выделенное экзистенциальное есть представляет значение бытия как пресуппозицию высказывания (Гак 1981: 122; ср. другое мнение – о пресуппозиции значения бытия только для связочного быть – Чвани 1977: 59), а в актуальном членении предложений типа у него есть брат содержанием высказывания (ремой) является сочетание есть брат, то в приведенных контекстах ремой становится именно глагол. Поэтический язык осуществляет важную языковую тенденцию к превращению бытийного глагола в центр высказывания: в обиходной речи «высказывания с логически выделенными глаголами встречаются, и довольно часто. Говорящий прибегает к ним то в целях полемики с чуждой для него концепцией мира, то пользуется ими в качестве напоминания или “установки на поведение”» (Арутюнова, Ширяев 1983: 61). В произведениях Цветаевой почти все примеры с актуализацией бытийного глагола отражают либо полемику с чуждой концепцией мира – с концепцией обыденного сознания, либо полемику лирического «я» на новой стадии развития с лирическим «я» предшествующей стадии. Примеры 1, 4, 6, 7, 9 имеют эксплицитно выраженное полемическое содержание, а аргументом в полемике становится художественно мотивированная и гиперболизированная бытийность формы есть.

При такой функциональной нагруженности глагола быть ясно, что активное использование архаической формы 1-го лица есмь мотивировано внутренней логикой лирического «я» Цветаевой. По данным словоуказателя О. Г. Ревзиной и И. П. Оловянниковой, форма есмь встречается в поэзии Цветаевой 18 раз. Форма эта употребляется и в функции связки, и в экзистенциальном значении далеко не только в стилизованных текстах, но и прежде всего в лирических стихотворениях, где она непосредственно обозначает бытие лирического «я»:

Не возьмешь моего румянца –

Сильного – как разливы рек!

Ты охотник, но я не дамся,

Ты погоня, но я есмь бег

(II: 251);

Я – есмь. Ты – будешь. Между нами – бездна.

Я пью. Ты жаждешь. Сговориться – тщетно.

Нас десять лет, нас сто тысячелетий

Разъединяют. – Бог мостов не строит.

Будь! – это заповедь моя. Дай – мимо

Пройти, дыханьем не нарушив роста.

Я – есмь. Ты – будешь. Через десять вёсен

Ты скажешь: – есмь! – а я скажу: – когда-то…

(I: 406).

Первый контекст со связкой есмь прямо указывает на понимание Цветаевой своей сущности как движения, изменчивости. И если здесь бытие понимается как интенсивная жизнь, то во втором стихотворении, посвященном молодому поэту, экзистенциальное есмь указывает на то, что значение бытия приобретает абсолютный характер в смысле полной реализации личности и относительный характер в смысле временных границ. Абсолютизация бытийного значения определяется несколькими факторами: а) отсутствием каких-либо локализаторов, представляющих область бытия (см.: Арутюнова, Ширяев 1983: 15) или других зависимых от глагола слов; б) знаками тире, актуализирующими рему, полностью сосредоточенную в глаголе; в) семантическими параллелями в антитезе есмь / пью – будешь / жаждешь; г) изолированным императивом будь. Относительность бытийного значения выражена: а) переменой субъекта я → ты; б) переменой предиката будешь → есмь (однако при этом утверждается и тождество предикатов: Я – есмь → Ты скажешь: – есмь! чем косвенно утверждается и тождество субъектов как постоянство жизни в ее изменчивости; относительное представлено одновременно и абсолютным); в) противопоставлением настоящего – будущего – прошедшего времени при эвфемистическом обозначении прошедшего – когда-то. Бытие в настоящем, будущем и прошедшем дано в стихотворении как относительное при дизъюнкции временной локализации