актуализированное переносом, становится в своем словарном значении выразителем идеи вечного бытия. В первом контексте абсолютизация бытия связана с отрицанием зависимости бытия как причастности к миру любимого человека от факторов преходящих, временных, важных только для обыденного сознания (С другими – в розовые груды / Грудей… В гадательные дроби / Недель…), и с утверждением зависимости бытия от вечных ценностей духовного уровня, которые на языке обыденного сознания названы подобиями.

Во втором контексте слово пребуду прямо указывает на независимость бытия духа от физической смерти. Возможно, что для Цветаевой важно не только значение предельности, заключенное в приставке пре-, но и значение чрезмерности, свойственное этой приставке. В таком синкретизме значений предельности и чрезмерности чрезмерность бытия предстает его запредельностью. Кроме того, приставка пре– указывает и на изменение состояния. В таком случае пребуду читается как ‘буду в новом качестве за пределом бытия: буду причастна не жизни, а вечности’. Именно причастность вечности позволяет стать лирическому «я» Цветаевой причастной миру лирического адресата – «Последней опорой в потерях простора».

Чрезвычайно интересна актуализация экзистенциального значения связки будет в сочетании с формой прошедшего времени присвязочного причастия, перфектного по своему грамматическому значению. Такое сочетание имеется в уже цитированном контексте из трагедии «Федра»: Будет – молчано! Будет – глядено! Эти конструкции содержатся в монологе Федры – ее страстном обращении к Ипполиту. Федра, которой волей богов суждено погибнуть, выражает мысль о подлинной любви за пределом земной жизни и остается не понятой Ипполитом, способным воспринимать любовь только на уровне обыденного сознания. Ненормативность сочетаний Будет – молчано! Будет – глядено! определяется тем, что пассив причастий образован от непереходных глаголов, да еще к тому же по своей семантике не связанных с активностью действия. Подобные сочетания с переходными глаголами вполне нормальны в русском языке: будет сделано. В таком случае и слова молчать, глядеть, способные в поэтической строке вести себя как переходные глаголы, получают свойство переходности. Объектом же подразумеваемых исходных сочетаний (*молчать что, *глядеть что) становится субстанция абсолюта, в котором слово и облик любимого человека приобретают характер вечных и невыразимых сущностей. Тот факт, что формы грамматического пассива ненормативно образованы Цветаевой от семантически пассивных глаголов, гиперболизирует саму идею пассивности как отражения действия стихийных сил, не зависящих от воли человека. Перфектность причастий молчано и глядено не противопоставлена будущему времени связки, а означает полную реализацию страсти-стихии; эта реализация отнесена в контексте произведения к будущему-смерти, будущему-абсолюту. Поэтому формы прошедшего и будущего времени, указывающие на смерть, семантически сближаются. Их общее значение – значение небытия как бытия на уровне абсолюта.

Подобные грамматические отношения между связкой будущего времени и знаменательной причастной формой глагола прошедшего времени, обозначающие результативность действия в будущем и не обусловленные переходностью знаменательного глагола, существовали в истории языка: именно так образовывалось II будущее сложное время (предбудущее) – буду ходил.

Все значения, оттенки значений и коннотации глагола быть, представленные его различными грамматическими формами, можно видеть и в употреблении инфинитива. Особенность инфинитива состоит в том, что он является обобщением частностей, выполняет номинативную функцию. Быть для Цветаевой означает и реализацию личности в единстве физического и духовного бытия, и выполнение предназначения поэта, и движение – изменчивость как форму жизни, приближающую к абсолюту, и подверженность действию стихийных сил. Все эти значения синкретически совмещены и взаимообусловлены в контексте творчества Цветаевой. Рассмотрим два характерных примера, связанных с освобождением значения слова быть от значения частностей бытия.

В цикле «Ариадна» есть стихотворение, построенное на параллелизме конструкций «быть + страдательное причастие»:

Оставленной быть – это втравленной быть

В грудь – синяя татуировка матросов!

Оставленной быть – это явленной быть

Семи океанам… Не валом ли быть

Девятым, что с палубы сносит?

Уступленной быть – это купленной быть

Задорого: ночи, и ночи, и ночи

Умоисступленья! О, в трубы трубить –

Уступленной быть! – Это – длиться и слыть

Как губы и трубы пророчеств

(II: 186).

Стихотворный цикл «Ариадна» написан за год до одноименной трагедии, в которой подробно разрабатывается тема Ариадны, уступленной любящим ее Тезеем Вакху и получившей бессмертие благодаря разлуке с любимым, благодаря тому, что она против своей воли оказалась причастной к миру богов. Стихотворение, приведенное здесь, является как бы наброском основной идеи трагедии, сосредоточившим в себе смысл философских категорий пассива и бытия в интерпретации Цветаевой.

Цветаева повторяет в этом стихотворении слово быть 8 раз: 4 раза – как внутреннюю тавтологическую рифму и 4 раза – как тавтологическую рифму на концах строк, в позиции переноса. Внутреннюю рифму создают и формы страдательных причастий, семантически объединенных в тексте на основе общего значения подлежащего ‘быть отвергнутой, лишенной причастности к миру любимого’ и общего значения сказуемого ‘оказаться причастной к миру вечного’. Постулируемое тождество общих значений подлежащего и сказуемого (темы и ремы) указывает на единство противоположностей на основе грамматического значения пассива: причастность к вечности зависит не от воли человека, а от воли божества; приобщение к вечности-бессмертию определяется подверженностью наитию стихийных сил. В этом контексте слово слыть, рифмующееся с восьмикратно повторенным быть, восстанавливает свою внутреннюю форму, связывающую понятия «слыть», «слава» (принадлежность вечности) и «слово» (принадлежность искусству). Регенерация внутренней формы глагола слыть осуществляется не только на основе глубинного смысла образа Ариадны, но и в контексте стихотворных строк слыть / Как губы и трубы пророчеств. Слыть понимается не на уровне обыденного сознания в смысле подмены подлинности видимостью, а на уровне абсолютного бытия: ‘воплотить свое бессмертие в слове, т. е. в легенде об Ариадне’. Такая трактовка образа покинутой героини – трактовка, принадлежащая самой Цветаевой, – проецирует этот образ на образ поэта, личности которого предстоит воплотиться в слове и тем самым «быть» в абсолютном смысле этого слова.

В этом плане интересно проанализировать употребление слова быть, сочетающегося со словом одинокой в стихотворении «Тоска по родине. Давно…».

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершенно всё равно –

Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом, и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

Мне всё равно, каких среди

Лиц – ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной – непременно –

В себя, в единоличье чувств.

Камчатским медведём без льдины

Где не ужиться (и не тщусь!),

Где унижаться – мне едино.

‹…›

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И всё – равно, и всё – едино.

Но если по дороге – куст

Встаёт, особенно – рябина…

(II: 315–316).