– Пока нет.

– Тогда скажи ей. Может быть, она не избегает тебя. Может быть, ее тошнит от этого фильма. Может быть, она думает, что ты, типа, будешь шантажировать ее им, или что-то в этом роде. Ты ведь не сделаешь этого, правда?

Он честно выглядел ошеломленным.

– Как я могу? Вся ее роль полностью стерта. Я позаботился об этом.

– Хорошо, Лоран. И последнее. Что такое ругару?

Его лицо изменилось, и раз я говорю это, то имею в виду, что оно изменилось заметно. На мгновение, на долю мгновения, он стал кем-то другим. Не животным, не человеком, но, и я говорю об этом со страхом и трепетом, превратился в кого-то чертовски другого. Затем он снова стал самим собой.

– А теперь иди своей дорогой, – проговорила я, скрывая дрожь в голосе. – Я приму сказанное к сведению.

Я выпила побольше воды, затем снова надела респиратор и вошла в толпу. Волны эмоций прокатывались по ней. Я оказалась между чернокожей женщиной, одетой в бирюзовое, и женщиной из Ред-Лейка в футболке и джинсах, как я. Обе чуть не потеряли сыновей, избитых полицией, – там, у реки. Женщины схватили меня за руки. Из их ладоней в мои лилась невыразимая печаль, и я было попыталась освободиться. Но они держали меня крепко, а затем втянули в круг. Старейшина объявил, что танец звенящих платьев предназначен для исцеления людей, и тот, кто нуждается в исцелении, может выйти вперед. Люди подходили со всех сторон. Они поддерживали друг друга. Было ужасно жарко. В голове у меня звенело, и я боялась, что упаду на колени. Страдание бурлило вокруг меня. Одна женщина звала своего сына, другая – свою дочь. Я поняла, что женщины, чьи сыновья были избиты – просто избиты и оставлены в живых, – плакали от благодарности. Как вам это? Вокруг гремела музыка звенящих платьев, барабана, кипящего солнца. Танец продолжался и продолжался. Я стояла позади Хетты, пока она танцевала на месте. То, что нахлынуло на меня, было нелегко чувствовать, и я сопротивлялась ему, но затем волны энергии подхватили меня и понесли, став шире, мощнее, глубже, музыкальнее, целостнее, универсальнее: это бил барабан. Мое бедро болело с той стороны, где я на него упала, но я продолжала танцевать. Я видела пятна и огни, чуть не падая в обморок, но все равно танцевала, снова и снова.

Возвращаясь домой, я вспомнила слова, которые ребенок, воспитанный в любви, сказал матери, которую безмерно обожал. «Я не хочу, чтобы в тебя стреляли». Как и дети в школе, где Филандо Кастилия работал в столовой, эта девочка любила его, и она любила мать. Его убили на ее глазах, и не убийца, а ее мать сидела в наручниках на заднем сиденье патрульной машины. Я вспомнила и о Закари Беархилсе, возможно, шизофренике, которого семь раз ударили электрошокером и тащили за хвост. Лицо Джамара Кларка. И… о нет, вот оно. Изображение большого плюшевого мишки мальчика по имени Джейсон Перо, четырнадцати лет, из резервации Бад-Ривер, населенной народом оджибве, у которого был эмоциональный кризис и который сам вызвал полицию. Помощник шерифа Брок Мрдженойх застрелил его. Пол Кастауэй… Индеец за индейцем, чернокожий за чернокожим, смуглый за смуглым. И другие, белые, мужчины, женщины, расстрелянные за то, что не принимали лекарств, или бежали в черном, или у них не горел задний фонарь, или они просто по ошибке постучали по лобовому стеклу. Переход улицы, коробка сигарилл. Я вспомнила о Чарльзе Одиноком Орле и Джоне Боуни, которых полицейские Шумер и Ларди швырнули в багажник патрульной машины и бросили в службе экстренной медицинской помощи местной клиники. Вы редко слышите об убитых полицией коренных жителях, хотя их число ничуть не меньше чернокожих. Просто дело зачастую происходит в отдаленных резервациях, а полицейские там не носят с собой видеокамер. Так что я была благодарна, какой бы ужасной ни была правда, свидетелям с камерами.

Чрезмерная осторожность

Профессор

Это был дивный час передышки от изнуряющей жары. Подул прохладный ветер, время от времени сбивающий с яблонь крошечные зеленые яблоки. Национальная гвардия ушла, и люди, бежавшие от пандемии и восстания, разбивали лагеря или искали другого убежища. По дороге сюда мы миновали десятки скоплений палаток. И все-таки город был прохладным и зеленым. Теперь мы сидели на крошечном заднем дворе Асемы. У нас с Поллуксом были старые синие металлические стулья. Асема устроилась в мягком алюминиевом садовом кресле с красной пластиковой обивкой. Когда солнце стало клониться к западу, продолговатые листья робинии затанцевали и засветились в его лучах. В запущенном саду под зонтиками листьев сверкали желтые цветы тыквы. Толстобрюхие шмели и легкие стрекозы кружили возле темно-алых цветов монарды. Любопытный птенец колибри замер в воздухе прямо перед моим лицом.

Я затаила дыхание. Он словно прощался со мной. Птенец колибри исчез, и я закрыла глаза, чтобы запечатлеть в сознании его переливчатый окрас.

– Прощай, маленький бог.

Асема налила в стаканы холодной воды, приправленной стеблями мяты и нарезанными лимонами. Она была осторожна – за ручку кувшина взялась бумажным полотенцем. Она заверила нас, что стаканы на подносе были только что вымыты в горячей воде. Мы протянули руки, взялись за донышки стаканов и поднесли их к губам.

– Колибри помнит каждый цветок, из которого она когда-либо пила, – заметила Асема.

– А я помню каждый бокал пива, который я когда-либо выпил с тобой, – обратился ко мне Поллукс.

Я не ответила. Мы пытались вернуться к легкой, прозрачной любви, но каждый раз, когда мы сближались, я подмешивала в нее грязь. Я устала все портить.

– Хороший закат, – произнес Поллукс.

Он согнул одну ногу и положил ее на другую. Эта поза означала, что он смущен и стесняется нашей компании. Но моя интересующаяся историей коллега из книжного магазина пригласила нас не просто так. Она пыталась вернуться к обычной жизни и начала снова работать над диссертацией. Асема хотела поговорить со мной о книге – о той, которую я похоронила. Книга, о которой я ей рассказала, убила Флору и чуть не убила меня. Я не хотела приходить сюда. Жара спала, и вечер был таким прекрасным, таким благословенным. Я не хотела иметь дело ни с одним слогом из этой книги. Но хозяйка подкупила нас кастрюлькой ранней сладкой кукурузы.

– Итак, – приступила она к делу, после того как наши бумажные тарелки были отставлены в сторону, заваленные обглоданными початками, – поговорим о книге.

– О, пожалуйста, – взмолилась я. –