по всему миру. Теперь каждое утро Поллукс выходил на улицу с дворницкой метлой, совком и ведром, чтобы убирать битое стекло. Это казалось епитимьей. А еще благим делом. После уборки он шел выкурить трубку на церемонии, которая, как он клялся, соответствовала всем правилам антиковидной безопасности. Мы дневали и ночевали в книжном магазине. Все, кто не вышел на улицы, хотели прочитать о том, почему все остальные на них оказались. Продолжали поступать заказы на книги о полиции, о расизме, об истории межнациональных отношений, о тюремном заключении. Пенстемон падала с ног от усталости. Заказы громоздились на книжном столе.

– Должно быть, хорошее дело?

– Что хорошее дело? То, что мы снабжаем людей информацией?

– Такова наша миссия, – вздохнула Пенстемон.

– О боже, опять телефонный звонок. Я отвечу. А ты продолжай упаковывать книги.

Весь день над головой носились вертолеты полиции, «Скорой помощи», новостных агентств и частной охраны, прерывая мысли. Время от времени мимо нашего магазина пролетал какой-нибудь пикап, и я мельком видела на нем Гадсденовский флаг[139]. Бульвары вокруг нас все еще были перекрыты, чтобы люди могли гулять у озер, соблюдая безопасную дистанцию, и эти пикапы продолжали блуждать в лабиринте прилегающих улиц, жужжа, словно шершни. По всему городу на досках, которыми были заколочены окна, появлялось все больше произведений искусства, и теперь группа принадлежащих к национальным меньшинствам художников планировала собрать их все в одном месте. Хетта и Джарвис пришли ко мне на работу. Я была рада, что дневной свет проникает в наши окна. Хорошо, что мы их не заколотили. В любом случае как бы нам вообще удалось купить фанеру в этом городе?

Работая, я прислушивалась к Джарвису и Хетте. Никогда еще я не слышала такого музыкального смеха, похожего на звук колокольчиков, но в то же время чувствовала, будто мое сердце треснуло, как лобовое стекло, и крошечная трещина медленно побежала по нему. Я должна была что-то сделать. «Надо его отремонтировать», – подумала я. Но трещина становилась все глубже. Казалось, трескается все: окна, лобовые стекла, сердца, легкие, черепа. Мы можем быть городом синих прогрессистов-борцов в море красных[140], но еще мы город исторически изолированных районов и застарелой ненависти, которая умирает с трудом или оставляет осадок, невидимый для состоятельных и богатых, но удушающе очевидный для бедных и эксплуатируемых. Ничего хорошего из этого не выйдет, по крайней мере, так думала я.

Круги

34 мая

Еще одно ясное, жаркое утро. Асема разослала всем сообщение: индейские бабушки призывают всех нас воспользоваться священным табаком и спеть исцеляющие песни. Сегодня индианки, исполняющие танец звенящего платья[141], соберутся у мемориала Джорджа Флойда.

– А ну, доставай свое платье, – заявила Хетта.

– Как ты о нем узнала?

– Папа рассказал, что смастерил для тебя такое.

– Тогда я была в лучшей форме, – солгала я. – Сейчас не влезу. Может, ты наденешь его, а я пойду с тобой?

– Позволишь надеть твое платье?

– Конечно, а почему бы и нет? Это супернародное платье, какое носили в старину. Это не блестки и пайетки, какие теперь носят девушки.

– Я не умею танцевать, но могла бы научиться.

– Кто у нас танцовщица, так это Асема.

– Конечно, иначе и быть не могло, – вздохнула Хетта.

Платье лежало в глубине моего шкафа на верхней полке. Я хранила его в картонной коробке, чтобы оно могло дышать. Под ним в наволочке лежали дикий бергамот и душистая трава. О них позаботился Поллукс. На самом деле сейчас я весила примерно столько же, сколько и тогда, когда Поллукс подарил мне платье. Если я проделаю в ремешке еще одну или две дырочки, он затянется вокруг талии Хетты. Я так и не танцевала в нем. Звенящие платья подобны живым существам, вы должны быть очень хорошим человеком, чтобы носить их с достоинством. Я не была таким человеком. Я даже подумала, что, может быть, именно поэтому Флора продолжала приходить за мной. Может быть, я никогда не стану тем человеком, который мог бы носить звенящее платье и веер из орлиных перьев.

Я достала платье из коробки и встряхнула его. Платье дружелюбно звякнуло. Оно состояло из юбки с рядами бубенцов и верхней части, которую можно было приподнять, чтобы не сидеть на металлических колокольчиках. Вероятно, если бы я надела это платье, оно изменило бы меня. Но если платье наденет Хетта, это, возможно, изменит нас обеих.

Поллукс и призраки

Поллукс разбирал коробки с пожертвованиями в «Пау-вау граундз» и составлял из них продуктовые наборы так, чтобы в пакете не лежали только упаковки макарон и банки с арахисовым маслом. Имелся также значительный запас огнетушителей. Ночью ребята из патруля привезли их в пикапе. Макарон было действительно много. И арахисового масла. Укладывая продукты, Поллукс представлял себе арахисовое масло с уксусом и острым соусом, приправленное зеленым луком и слегка сдобренное чесноком, а может быть, и соевым соусом. Подойдет к лапше. Впрочем, если у вас нет лапши быстрого приготовления, сгодятся и спагетти. Их была целая тонна, и он подумывал о том, чтобы вложить в пакеты рукописный рецепт. По мере составления наборов он придумывал все больше рецептов, пока бесконечное их повторение ему не надоело. Он вышел на улицу, сел в тени у внешней стены, снял маску и вдохнул полной грудью. Поллукс все еще пытался прийти в себя и сохранить душевное равновесие после той ночи, когда Хетта устроила ему допрос. К тому же не чувствовал, что Туки всецело на его стороне. А еще она была права насчет того, что маленькие вещи со временем становятся большими. Он подумал об одежде.

Взять, например, форму. Это всего лишь ткань, но она обладает мощной силой. Его предупреждали об этом, но он не слушал. Когда он впервые появился на пороге, выпятив грудь, одетый в свою синюю форму, которая на самом деле была скорей черной, чем синей, его бабушка сказала ему словечко, которое он запомнил на всю жизнь. Она, похоже, в юные годы была ершистой. Время ее пообтесало, но не сильно. При всей округлости она, казалось, состояла из острых углов. Ее взгляд мог пробуравить кого угодно, но смягчался, останавливаясь на Поллуксе. У нее был заостренный нос и бархатистые щеки. Она носила грубые яркие блузки из полиэстера, но ее кожа была нежной, как замша. Она обнимала Поллукса, гладила его по голове и говорила: «Все будет хорошо, мой мальчик. Просто подожди, сам увидишь». Но когда он вошел в дверь