прибыльное для автора издание его трудов). Но — решение было принято, и Пушкин прошел свой путь мужественно, наперед зная о терниях на этом пути.

Умиротворенный образ жизни был обретен Онегиным, как оказалось, весьма ненадолго (если уточнять — на полгода). Конец душевному покою Онегина положила ссора и следом дуэль с Ленским. Обычно Онегину (и ему одному!) ставится в вину, что он спасовал перед «общественным мнением». Мысль бесспорная, только очень уж легко тут впасть в примитивизм, а следовательно, исказить содержание пушкинского романа.

Простой вопрос: много ли мы знаем литературных героев, отказавшихся от дуэли? Один пример на ходу: пушкинский же Сильвио из «Повестей Белкина». И резко бросаются в глаза два момента: во-первых, глубина унижения, сопряженного с отказом от дуэли, во-вторых, наличие у Сильвио сверхидеи, которая и помогла ему пройти сквозь унижения. У Онегина такой сверхидеи не было. Сама по себе «пружина чести» нимало не предосудительна.

Надо признать, что мысль Онегина — по привычке — просто ленива, герою (исключая этап увлечения «наукой страсти нежной») не свойственна быстрота реакции. Дуэль отнюдь не была фатально неизбежной. Сам Онегин отдает себе отчет в том, что «мог бы чувства обнаружить, / А не щетиниться, как зверь», что «должен был обезоружить / Младое сердце». И Ленский не исключал отказа Онегина от дуэли: «Он всё боялся, чтоб проказник / Не отшутился как-нибудь, / Уловку выдумав и грудь / Отворотив от пистолета». Даже когда дуэлянты сошлись за мельницей, альтернатива еще была: «Не засмеяться ль им, пока / Не обагрилась их рука, / Не разойтись ли полюбовно?..» Именно потому, что Онегин мог бы не убивать Ленского, но убил, Пушкин и назовет его «убийцей».

Онегин свое невольное преступление переживает очень тяжко. Растревоженная совесть гонит его из деревни.

Оставил он свое селенье,

Лесов и нив уединенье,

Где окровавленная тень

Ему являлась каждый день…

Даже в письме к Татьяне Онегин не может не упомянуть о трагическом событии. Фразы тут, конечно, обтекаемые, выдержан тон светской вежливости, но суть дела не меняется: Онегин понимает, что дуэльная история его не красит, но промолчать о ней он чувствует себя не вправе.

Недвижный юноша предстает перед его глазами, когда «перед ним воображенье / Свой пестрый мечет фараон».

Не будет преувеличением сказать, что на дуэли Онегин получил свою тяжелую рану. Эта рана не физическая, а духовная; герою от этого не легче. Дуэль положила конец короткому, но самому комфортному периоду исканий Онегина. Понятно, что происходит. Формула «вольность и покой» хороша в полном ее объеме. Но разрушен покой — и вольность вырождается в «постылую свободу». Описывая момент прозрения в Онегине, поэт роняет прогнозирующую фразу: «В тоске сердечных угрызений…» Слову «тоска» суждено отныне (но только с этого момента) стать спутником героя.

Тут для нас может быть интересной такая ситуация. Высший этап духовных поисков Онегина приходится на деревню. Наиболее точное и глубокое осмысление сути обретений, выведение их на уровень мировоззренческой формулы сделано задним числом (что вполне оправдано психологически). Возможно ли для многократно читавших роман использование формулы для понимания «деревенского» Онегина, когда состояние им уже было обретено, но емкое слово для его определения еще не применялось?

Попробуем взять пример автора! Опорой для понимания героя формула сделана поэтом поздно, при подготовке к печати последней, восьмой главы. Вводить ее в уже опубликованный текст поэту было не с руки. Зато в рукописи восьмой (и последней) главы появилось значимое изменение. Вот Онегин на первом визите к Татьяне-княгине.

Упрямо смотрит он: она

Сидит покойна и вольна.

Пока в беловую рукопись еще не было вставлено письмо Онегина (было только упоминание о его письмах), строка читалась иначе: «Сидит небрежна и вольна»[168]. Несомненно, что поправка внесена под влиянием формулы, включенной в текст письма. Но по ходу повествования Татьяна письма еще не получала! Поэт знает, что получит, и в своем описании использовал важную формулу заблаговременно. В состояние Онегина героиня вникала. А что поняла? Об этом особый разговор.

Онегин глазами Татьяны

Любовь Татьяны к Онегину показана как чувство самое естественное, неизбежное. Выросшая на французских книжках про любовь, она ждала встречи с подобным героем.

И дождалась… Открылись очи;

Она сказала: это он!

Любовь Татьяны скопирована с книжных героинь — и уникальна в том смысле, что зарождается только на основе эмоций и интуиции. Сюжетный узел романа на время и образует попытка героини понять своего кумира. Познание героя проходит три этапа: от вопроса письма «Кто ты…», где ответ дается только наугад, к пониманию его «яснее» и к завершающей констатации «ей внятно всё».

Письмо Татьяны написано в экстремальной ситуации, после единственного визита героя. Татьяна не знает, что поводом для визита был не интерес познакомиться с соседями, а всего лишь желание увидеть ее сестру, избранницу Ленского. Увидел. Не понравилась. Более в этом доме и не появляется.

Намерения Татьяны чисты и благородны, но она очень мало знает своего героя. Неоткуда взяться знанию: окольные слухи да одна мимолетная встреча — вот, до поры, и все источники этого знания. И в письме своем она почти с равным вероятием спрашивает: «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель…»[169]. Конечно, она всей душой надеется на первое и гонит страшную мысль о втором, уповая на защиту: «Но мне порукой ваша честь…» Конечно, Татьяна сильно рискует: у искусителя нет заботы о чести. (Онегин ей попеняет: «Не всякий вас, как я, поймет…»). Но кроме непосредственного (минимального) знания есть и опосредованное. Об этом можно судить по реплике: «Ты чуть вошел, я вмиг узнала…» Совершается чудесное превращение: перед нею оживший герой ее любимых книг! Увы, тут же поэт поясняет для читателей и не имеет возможности объяснить это героине: «Но наш герой, кто б ни был он, / Уж верно был не Грандисон». Онегин — не копия таких героев, но он — фигура значительная, он и стал героем пушкинского романа! Татьяне не хватает знания, но развита интуиция, обнаруживаются достоинства «стихийной» жизни. В письме Татьяны «сердце говорит», оно не застраховано от промаха, но в главном не ошибается.

Поступок Татьяны, ее письмо к Онегину, своей смелостью исключителен. Не шутка — сметь объявить: «То в вышнем суждено совете… / То воля неба: я твоя…» Безмолвно вздыхать можно и на расстоянии;