Телла выгнула шею, чтобы посмотреть на него снизу вверх, и отметила, что небо изменилось: его исполосовали потрепанные тучи, при виде которых казалось, что ночь медленно отступает. Вместо того чтобы двигаться вперед, небеса, как представлялось, смещались в обратную сторону, к закату, к тому времени, когда еще не взошли звезды-шпионы, и Данте с Теллой могли находиться в проклятом саду, не опасаясь их внимательных очей.

– Получается, – осторожно проговорила она, – это твой способ сообщить мне, что ты злодей?

Он мрачно усмехнулся в ответ.

– Ну, героем меня определенно назвать нельзя.

– Это мне и так известно, – подхватила Телла. – История моя, следовательно, мне и быть в ней героем, точнее, героиней.

Уголки его губ поползли вверх, а глаза заискрились, стали такими же горячими, как и палец, которым он провел по ее подбородку.

– Если ты героиня, то я тогда кто?

Его палец медленно переместился на ключицу, и в груди Теллы разлился жар. Подходящий момент, чтобы отстраниться, но она этого не сделала, а лишь произнесла с вызовом в голосе:

– Я пока и сама не знаю.

– Хочешь, помогу разобраться?

Рука Данте переместилась ей на бедро, и от этого прикосновения у нее сбилось дыхание.

– Не нужна мне твоя помощь… Мне нужен ты сам.

Глаза Данте вспыхнули пламенем, и он накрыл ее рот своим.

Это было совсем не похоже на пьяные поцелуи, которыми они обменивались на лесной подстилке. То была грубая смесь похоти и жажды сиюминутных развлечений. Нынешний поцелуй напоминал признание, жестокое, грубое и честное, какими редко бывают поцелуи. Данте не пытался соблазнить ее; он лишь убеждал, как мало значит добродетель, потому что то, что вытворяли его руки, никак нельзя было назвать нравственным. Все же каждое прикосновение его губ было сладким. Там, где другие требовали, Данте просил; он медленно водил губами по ее губам, умоляя впустить его и, наконец, скользнул языком к ней в рот, одновременно притянув ее к себе на колени.

Похоже, тут не обошлось без чар фонтана, потому что Телла вообразила, что к тому времени, как поцелуй закончится, она позабудет всех остальных молодых людей, которые когда-либо прикасались к ее губам.

Губы Данте переместились к ее подбородку. Нащупав шнурок, который сам же и обвязал вокруг ее талии, он переплел их с Теллой пальцы и притянул ее ближе, пока они не слились в объятии столь тесном, что стали казаться единым существом, у которого общие руки, губы и одна на двоих кожа.

Они еще даже не отстранились друг от друга, а Телла уже мечтала о том, чтобы снова поцеловать его, отведать на вкус не только его губы, но и каждую из его татуировок, каждый шрам, и ласкать друг друга до скончания веков, пока сами они не превратятся в тени и дым, и Телла больше не сможет вспомнить ощущение, испытанное ею, когда сняла плащ с его плеч и провела руками по его спине. Или что она почувствовала, когда его губы шептали обещания, перемежаемые поцелуями. Оставалось только надеяться, что он их сдержит.

Впервые в жизни Телле хотелось большего. «Вот бы ночь длилась вечно, – вздыхала она, – и Данте продолжал рассказывать мне новые истории о Мойрах, о своем прошлом и обо всем остальном, что собирался сказать». В тот момент, наслаждаясь поцелуем, она стремилась узнать о Данте все. Она хотела его самого, и это желание ее больше не пугало.

Он был прав. Телла пыталась обвинить в своих несчастьях богов и богинь Судьбы, но ведь именно сама всегда бежала от любви, понимая в глубине души, что на самом деле дело не в Мойрах, а в ее собственной матери, которая ушла, даже не оглянувшись.

Телла утверждала, что не хочет любви – ей нравилось считать, что это чувство расставляет ловушки человеческим сердцам, управляет ими, разрывает на части. Но правда заключалась в том – и она это знала, – что любовь исцеляет и объединяет людей, и именно любви она жаждала больше всего на свете. Она наслаждалась поцелуями, но в глубине души всегда желала, чтобы всякий раз, когда она уходила от юноши, он бежал бы за ней, умолял остаться, а затем обещал никогда не покидать.

Она приняла как данность выпавшие ей карты и превратила их в свою судьбу, потому что это казалось единственным способом защитить себя после ухода матери. Но, быть может, предпочти Телла отвергнуть то, что предсказали карты, судьба ее сложилась бы по-другому. И ей не пришлось бы бояться любви.

Когда поцелуй закончился, оказалось, что их плащи валяются на земле, объятия крепки, как никогда, а небосвод находится именно там, где ему и полагается быть в самый темный час перед восходом солнца. Припозднившаяся луна, ставшая свидетельницей страстных ласк Теллы и Данте, несомненно, сожалела теперь, что у нее самой нет рта.

На сей раз Данте заговорил достаточно громко, чтобы Телла услышала его слова:

– Думаю, ты понравилась бы мне, даже если бы была злодейкой.

Она улыбнулась ему в губы.

– А ты, быть может, понравился бы мне, даже если бы был героем.

– Но я не герой, – напомнил он ей.

– Тогда, возможно, я здесь, чтобы спасти тебя.

На этот раз она поцеловала его первой, но поцелуй оказался не сладким, как прежде, а едким, с неправильным металлическим привкусом.

Телла отстранилась. Она готова была поклясться, что на небосклоне слова засияли звезды, ярче обычного, чтобы явить свою жестокость. Посмотрев на освещенного светом Данте, она увидела кровь, медленно капающую из уголка его рта. Красную и проклятую.

Телла оттолкнулась от фонтана и, отвернувшись, побрела прочь, не разбирая дороги и вытирая губы руками. Кровь продолжала течь из уголков ее рта, безжалостно возвращая к реальности ситуации и к игре, в которой они с Данте находятся по разные стороны. Возможно, ее мать и не заслуживает быть спасенной, но это необходимо самой Телле.

Тук…

Пауза.

Тук…

Пауза.

Тук…

Пауза.

Джекс как будто незримо наблюдал за ней, выжидая, чтобы похитить единственное выпавшее на ее долю мгновение счастья.

В промежутках между затихающими ударами своего умирающего сердца она услышала тяжелые шаги Данте, который тоже поднялся с парапета фонтана, последовал за ней и наконец, оказался прямо за ее спиной.

– Телла, пожалуйста, не убегай. – Его голос был таким же нежным, как и прикосновение руки к обнаженной спине. Все ее тело внезапно похолодело, за исключением того места, где лежала его ладонь. Какой разительный контраст с вечно холодной кожей Джекса и его небьющимся сердцем! Однако, в конце концов, именно Джекс одержит победу.

Хоть Телла, возможно, и была единственным человеком, способным извлечь Колоду Судьбы своей матери из подземного хранилища звезд и одержать победу в Каравале, в выигрыше от этого окажется не она, но Джекс и Мойры, которых он планировал освободить. Препоручив Легендо Джексу, Телла избавится от проклятия последнего, зато угодит в рабство к звездам за то, что воспользовалась перстнем своей матери. И свобода, за которую она так упорно боролась, снова от нее ускользнет. Есть большая вероятность того, что и Караваль, и его магистр тоже исчезнут.