«Отверженные» не столь разговорчивы, когдаречь заходит о силе и слабости мира, в котором они существуют, но инстинктыпрекрасно компенсируют их косноязычие. Из собственного опыта они знают, что засовершение одних преступлений наказание следует в обязательном порядке, а засовершение других – нет. Ангел Ада, решивший позвонить в другой город изтелефона-автомата, например, заплатит за первые три минуты, подтвердит сигналоператора, когда оплаченное время разговора будет заканчиваться, и будет говоритьстолько, сколько захочет. Когда он, наконец, повесит трубку, оператор скажетему, сколько монет надо положить в черный ящик… но вместо того чтобы заплатить,Ангел заржет, грязно выругается в трубку и отчалит. В отличие от нормальногоработяги-американца, выходца из среднего класса, у мотоциклиста-outlaw нетникаких имущественных прав и капиталовложений в Системе, представителем которойявляется голос телефонного оператора. Полностью понятие ценностей этой Системык нему неприменимы. Ему просто на них насрать, а еще он понимает, чтотелефонная компания поймать его не в силах. Так что он положит трубку,обматерит оператора и спокойно уберется восвояси, чтобы где-нибудь на радостяхвыпасть в осадок.

«Психопат, как ребенок, не может отложить напотом всю прелесть получения удовольствия; и эта особенность – одна изосновных, универсальных черт характера психопата. Он не в состоянии ждатьсексуального удовлетворения, когда достижению согласия между партнерами должнапредшествовать охота на зверя, и лишь потом его убийство: психопат долженнасиловать. Он не способен ждать постепенного роста своего престижа в обществе:эгоистические амбиции заставляют его прорываться на страницы газет с помощьюдерзких представлений и выходок. Красной нитью в истории любого психопатапроходит господство этого механизма получения немедленного удовлетворения. Этимобъясняется не только его поведение, но также и жестокость всех его поступков» (Роберт Линднер, Бунтарь без Причины).

#

На пробеге удалбливаются все. По мере того каквремя шло к полуночи, лагерь Уиллоу Кав все больше походил на дурдом. Люди сзатуманенным взором забредали в озеро и усаживались прямо в воду. Остальныепадали на землю около мотоциклов или выкрикивали бессмысленные ругательства вадрес друзей, которых они уже не узнавали. Чтобы не пропасть в этом броуновскомдвижении вокруг костра, я неторопливо пошел к своей машине, которую пламя ужепрактически не освещало, и присоединился к компании «Цыганского Жулья». Они всееще скромно жались в сторонке, предоставляя Ангелам возможность самимзаправлять всем шоу.

Судя по настроению, Хатч, их оратор, был непрочь пофилософствовать, и ему очень хотелось толкнуть речь. Просто о том, вчем смысл всей этой чертовщины, устроенной вокруг мотоциклетных банд… Он не утверждал,что знает всю подоплеку поднятой шумихи, но буквально умирал от желания копнутьпоглубже и пошире.

«На самом деле мы не так уж плохи, –сказал он. – Но и хорошими нас никак нельзя назвать. Черт, я даже не знаю.Иногда мне нравится эта тусовка, а иногда – нет. Но газеты по-настоящемувыводят меня из себя. Мне наплевать, если они называют нас подонками, и все втаком роде, но знаешь что? Даже когда мы учиняем какую-нибудь настоящую хуйню,они все равно это перевирают. Читаю я этот бред, и сам себя не узнаю. Дьявол,да нам, наверное, следует надрать тебе задницу только за то, что ты –репортер».

Остальные рассмеялись, но до меня вдруг дошло,что это же замечание позже может вызвать совершенно другую реакцию, когдавыпитое окончательно ударит им в голову. Но до сих пор сохранялось ощущение,что, если бы «отверженные» действительно не желали видеть представителейпрессы, они бы выпиздили меня из лагеря гораздо раньше. Незадолго донаступления темноты Тайни завернул двух кинооператоров, утверждавших, что онииз C.B.S. Вскоре после этого он предупредил меня, чтобы я засунул своймагнитофон куда подальше. Тайни пообещал бросить мое орудие труда в огонь, еслитолько увидит, что я нажимаю на свои любимые кнопочки. За исключением особыхили заранее обговоренных случаев, большинство Ангелов с подозрением относятся ктому, что их фотографируют или записывают на магнитофон. Обычный разговор счеловеком, у которого в руках записная книжка, тоже им не по душе. Сделанныежурналистами магнитофонные записи и киносъемки считаются особо опасными, потомучто невозможно потом отрицать зафиксированное на пленке. Такое отношениесохраняется и в мирных ситуациях, когда нет и тени напрягов: случайно попавшийна тусовку фотограф может заснять человека на месте еще не совершенного преступления.Ангел, арестованный в Окленде по подозрению в непредумышленном убийстве, можетвсегда найти свидетеля, который клятвенно подтвердит, что обвиняемый той ночьюнаходился в Сан-Франциско. Но он пропал, если в какой-нибудь газете есть егофото, на котором он разговаривает с жертвой за десять минут до начала драки,закончившейся смертью собеседника. Магнитофонные записи также могут оказатьсяизобличающими, особенно если один из «отверженных» будет совершенно взвинченпод действием алкоголя или наркотиков и начнет хвастаться тем, что сенаторМерфи называет «надругательством над общественными приличиями». Однажды именнотак и произошло.

Как-то раз Баргер взял у репортера пленкутрехчасового интервью и тщательно ее прослушал, стирая все, что, по его мнению,могло быть использовано против Ангелов. Тогда он и распорядился, чтобы никто недавал интервью без его ведома.

«Жулье», тем не менее, проигнорировалозаявление Баргера, и в то время они были озабочены поисками любого умеющегохорошо слушать журналиста, который помог бы им повыше подняться по лестницеклубной иерархии. Хатч – приятный малый, ростом 6,2 фута, с густыми светлымиволосами. При виде его лица любая студия Артура Мюррея тут же бросилась быподписывать с ним контракт. Время от времени он работает чернорабочим, но лишьдля того чтобы иметь возможность потом получать пособие по безработице согласносистеме, известной среди outlaws как «Клуб 52-26». В свои двадцать семь онособенно не утруждает себя изучением рынка труда, работая только в случае крайнейнеобходимости. Когда я навестил его несколько недель спустя после пробега вквартире его родителей, в процветающем жилом квартале Сан-Франциско, онвысказывался об «отверженных» довольно объективно, но почему-то с некоторойленцой. И такое отношение плохо вязалось с его стремлением добиться болеедетального и более положительного освещения деятельности клуба прессой. Тогда ялишь смутно осознавал это, но через некоторое время врубился, что, если бы«отверженным» когда-либо пришлось последовательно выбирать между негативнымпаблисити, построенном на субъективизме масс-медиа, или отсутствием паблиситикак такового, они, не раздумывая, выбрали бы первое.