в шляпы расфуфырились. Хотя, промежду прочим, мы быстро отучили их от шляп да от пинсне разных. Хохоту что было! Идем по Невскому, а буржуи, будто прорвало их, один за другим, один за другим. Бегут, стервецы, и в ус себе не дуют. Будто и никакой революции не было. Ну, до чего же мне обидно стало. Что ж, думаю, за то меня растерзали, чтобы насмехаться надо мной? Бац одного по шляпе. За что? Не ходи, говорю, босиком. Ребята уговаривают: брось. Нет, говорю. Бросать тут нечего. Раз теперь наша власть, пусть гады чувствуют. А то выпялились. Галстуки понадевали. Я ли, не я ли — буржуй. А как же, говорю, при старом режиме не допускали меня в моем костюме ни в хороший ресторан, ни куда больше? Пошел это я в театр. Так что ж, гады, ведь не пустили. Вы, говорят, сначала оденьтесь, а в таком виде — невозможно. Ну, я их и одел. Мы, говорю, вас заставим из-под крана воду пить. Гады, губошлепы. Ну, безусловно быстро обучил некоторых.

Разговаривая, матрос крутит на голове бескозырку.

— Попался абрикос тут один. Заступаться полез. Нельзя, говорит. Это не обязательно буржуй, если в шляпе. Может быть, это такой же угнетенный служащий. Не важно, говорю, успокойся, говорю, братишка. Раз он под буржуя работал, пускай теперь меня уважит. Не шляпу бью, обиды выколачиваю…

И вдруг обратился к нам с вопросом:

— Квартиры-то вы заняли буржуйские?

Мы переглянулись.

— Н-нет…

— П-фа! — фыркнул матрос. — Какая же у вас отсталость!! Сказано: мир — хижинам, война — дворцам. В подвале живете?!

— Ну, в подвале…

— Дурачье!

Матрос встал и поддернул штаны.

— Где тут буржуйчики главные? — оглянулся он по сторонам.

— А черт их знает… Жандарм, кажись, какой-то живет вон в этом доме. На втором или на третьем этаже.

— В котором? — спросил матрос, застегивая бушлат.

— А вон, — кивнул Вася на угловой дом с зеркальными окнами.

Матрос передвинул кобуру с револьвером на живот.

— Айда, братишки. Прощупаем.

С этими словами он взял нас под руки и потащил за собой.

— Постой, — освободил я свой рукав. — А если провокатор с бомбой? Ты же, говоришь, часовой.

— Чего это? — удивился матрос. — Ну и плешь. Кто ж, ты подумай, к братишкам на хазу полезет?

Увлекаемые матросом, мы пересекли улицу, прошли несколько шагов по тротуару и остановились перед богатым подъездом.

— Айда! — запрыгал матрос по ступенькам.

По светлой широкой лестнице, сияющей чистотой и ярко начищенными медными перилами, мы вбежали на второй этаж.

— Стой!

Перед глазами сверкнула вделанная в толстый войлок медная дощечка с витыми, прописными буквами.

А. П. Конухес

— Конухес, — прочитал матрос. — Буржуй. Ясно.

Он нажал кнопку звонка. Резкий звонок затрещал за плотными дверями, и тотчас же послышались чьи-то шаркающие, торопливые шаги.

— Кто? — спросил мужской голос за дверью.

— Конухес проживает у вас? — вежливым голосом осведомился матрос.

За дверью загремел засов. Ручка перевернулась. Дверь слегка приотворилась. Встревоженное бородатое лицо высунулось в полуоткрытую дверь.

— Это вы и есть Конухес? — нахмурил брови матрос.

— Я Конухес! — ответил недоумевающий бородач.

— Так… Вы как же это?.. Из каких будете?

— Я?.. Художник! А что?

— А-а! — разочарованно протянул матрос. — В таком разе прикройте дверь.

Дверь захлопнулась.

— Идем, братишки, тут либералы живут. Они безвредные.

Поднялись этажом выше.

— Звони в эту!

Вася нажал кнопку. Звонка мы не услышали. Тогда позвонил матрос. В гулкой тишине послышались твердые, уверенные шаги. Дверь открылась. Перед нами стоял высокий, крепко сложенный мужчина. Лицо его было суровым. Орлиный нос висел над кольцами пышных усов. Досиня выбритый подбородок упирался в твердый стоячий воротник военного мундира без погон. Пронизывающие серые глаза спокойно глядели на нас.

— Тэк-с, — сказал матрос, переступая порог. — Проходи, братишки.

Мы вошли в темную переднюю. Матрос, закрыв за собою дверь, пошарил по стене.

— Где тут у вас зажигается?

Хозяин включил свет.

— Тэк-с! — снова сказал матрос и сдвинул бескозырку на затылок. — Провокатор? — спросил он, осматривая военного с головы до ног.

Хозяин пожал плечами.

— Давно состоите в жандармах? — вежливо кашлянул в руку матрос.

Хозяин сунул руку в карман. Матрос перехватил ее в локте.

— Это оставить надо! Дайте-ка сюда!

Сунув другую руку в карман хозяина, он вынул блестящий браунинг.

— Как фамилия?

— Ружицкий! — процедил сквозь зубы военный.

— Жандарм?

— Жандармский ротмистр! — И скрипнул зубами. — Да ты же, каналья, знаешь… Веди, куда надо…

— Я все знаю! — спокойно ответил матрос. — А вести тебя некуда. Сам должен удирать. Не в бирюльки играем… Понимать надо. Раз революция — провокаторы должны скрываться! Или правил не знаешь? Учить тебя?

— Много чести — бегать от всякой сволочи.

— Герой! — покачал головой матрос. — Один живешь или как?

Жандарм закусил в бешенстве губу.

— Ну, ну, гордый какой! — примиряюще сказал матрос. — Однако посмотрим. Показывай нам квартиру свою, провокатор.

Он выпростал наган из кобуры и ткнул жандарма дулом в бок.

— Ну, ну, не прохлаждайся. Возиться с вами…

Пожав плечами, жандарм повел нас по комнатам, печатая твердые шаги по линолеуму. Мы обошли светлую, богато обставленную квартиру и опять вернулись в переднюю.

— Ничего хаза! — похвалил матрос. — С толком тратили провокаторы рабочую кровь. Однако где фуражечка твоя?

Жандарм молча надел шинель и фуражку. Матрос открыл широко дверь.

Мы стояли в широкой полосе света, с любопытством разглядывая жандарма. Был он выше нас на голову, дороден, холен и чист, но глаза его теперь уже не смотрели спокойно. Они встревоженно бегали в глазных впадинах, как бы стараясь укрыться, уйти вглубь, загородиться от нас ресницами. Так мечется злобная крыса, окруженная со всех сторон, припертая к стене.

Слабость и ужас, охватившие жандарма, и сознание собственного бессилия сквозили в каждом его движении. Жандарм тускнел, серел лицом и как бы таял на наших глазах. Он ждал. Тогда стоящий полосою свет колыхнулся серыми тенями.

— Во-он, — неожиданно затопал ногами матрос.

Жандарм, вздрогнув, втянул голову в плечи и, как бы защищаясь, поднял руки вверх.

Матрос захохотал:

— Ну ж, гад, подлюга! Думает, вдарю я его. Иди, гад, свободно! Об такое дерьмо не стану руки поганить. Три года после в бане не отмоешься. Пошел!

Жандарм кинулся к дверям.

— Держи его! — крикнул вдогонку матрос.

Каблуки затрещали по лестнице. Хлопнула внизу дверь, и все стихло.

— Драпанул! — усмехнулся матрос, почесывая в затылке, и зевнул. — Всякая ведь погань охоча до жизни. Как это в библии написано: каждая тварь дышать любит. Ну, однако пойду спать.

И тут мы увидели смертельную усталость на лице матроса. По всей вероятности, давали знать о себе раны, а может быть, просто долил сон.

— Живите, братишки! — протянул