Поначалу Вера пыталась запоминать детали окружающего пейзажа, но из-за охватившего ее ужаса плохо удавалось сосредоточиться, да и за окном было темно.

Вскоре они добрались до огороженного высоким забором одноэтажного дома, который должен стать ее тюрьмой.

Веру затащили внутрь, и она оказалась в большой комнате с разносортной мебелью и непонятного цвета стенами. Ей даже думать не хотелось, что с ней собирались тут делать. Несколько секунд она блуждала взглядом по лицам трех своих тюремщиков, переваривая неумолимую реальность. Наблюдая за ними дорогой, пришла к выводу, что самый маленький среди них — самый главный. Говорил с ней в основном он. Приказы отдавал тоже он. Недостаток роста не делал его менее опасным. «Малыш» был крепко сложен и агрессивен, с щучьим ртом на наглой, самодовольной роже. Второй — «длинный» — остроносый и долговязый, почти всегда молчал, но мыслительный процесс имел место быть и выдавал себя то и дело вздувавшейся на лбу жилой. Третьего Вера никак не могла описать — бледнокожий, бритоголовый с бесцветными, каким-то неживыми глазами. Все они разные, но было то, что их объединяло и вызывало страх: одно на всех очень знакомое выражение лица, без труда считываемое, — этакая приглушенная в глазах радость, которую доставляли издевательства над человеком.

— Где твой хозяин? Веди меня к нему, — потребовала Вера.

— У него есть дела поважнее, чем с тобой трепаться. Вернет твой муж должок — поедешь домой. Не вернет — не поедешь, умрешь молодой и красивой, — осклабился «малыш».

— Сначала молодая и красивая нас пусть развлечет, — подал голос «длинный», вырвал сумку у нее из рук и швырнул на стол у окна.

— Только попробуй меня тронуть — и он со всех вас кожу живьем сдерет! — холодея от собственной смелости, заявила Вера.

— Муж твой, что ли? Главное, чтоб он сам при этом от страха не обгадился, — заржал «малыш», и к нему присоединился «длинный». «Бледный» тоже гоготнул, выворачивая нутро ее сумки.

Вера вздохнула медленно и глубоко. Высыпались на стол косметичка, телефон, подарки Майера, ежедневник, влажные салфетки, бумажные платочки и другие мелочи, которые она обычно носила с собой.

— А при чем тут мой муж? Мы давно не живем вместе, и я знать не знаю, где он. Я с другим мужиком сплю. Вот он-то и скрутит тебе башку, придурок! — она позволила себе рассмеяться.

Попытка наладить дипломатический разговор уже провалилась, так что терять ей было нечего. Смех получился натянутый, оттого злорадный. «Бледный», разумеется, не сдержался и полюбопытствовал, что же там завернуто в черную подарочную бумагу, и теперь ошалело глядел на фото, на котором Янис с Верой кормил белочек орешками. Совершенно очаровательная картина почему-то привела его в ужас. Неживые глаза вдруг ожили, беспокойно забегав. Он будто чем-то подавился и никак не мог это проглотить.

— Позвони семье — попрощайся, — сказала Вера голосом пожестче, чтобы ни у кого не осталось сомнений в услышанном.

— Че ты несешь, курица! — гаркнул «малыш».

— Слышь, она ни х*я не врет. Сука, это п*здец... — прохрипел «бледный» и показал «малышу» фото.

«Длинный» тоже воззрился на изображение. Несколько бесконечных секунд все трое ошалело пялились то на фото, то на Веру. В этот момент очередным виброзвонком вздрогнул ее телефон. «Бледный» суетливо подал его «малышу». Вера успела заметить, что звонил Янис.

— Почему он тебе звонит? — строго спросил «малыш». Видимо, в нем еще теплилась надежда, что они обознались.

— Если мужик за пятнадцать минут оставляет бабе тридцать пропущенных звонков, то он либо ее папа, либо муж, либо любовник. Теперь угадай с трех раз, кем мне приходится Янис Майер, — с издевкой сказала Вера. — Сплю я, бл*ть, с ним! Любовник он мой!

«Бледный» еще больше побледнел, затем густо покраснел. Краска прилила к щекам, поползла к вискам и залила бритую макушку. Жила на лбу «длинного» вздулась так, что, казалось, вот-вот лопнет.

— Зябе надо звонить, — выдавил из себя «малыш».

— Звони, — буркнул «длинный».

«Бледный» угукнул, бросил рамку на стол и сунул руки в карманы куртки, показывая, что, вроде как, звонить Зябе не его задача. «Малыш» скривил щучий рот, глянул на Веру, потом на своих подельников и мотнул головой в сторону двери. Они вышли из дома, и Вера осталась одна. Она несмело взяла со стола рамку и прижала к себе. Вид варварски разорванной упаковки и разбросанных по столу личных вещей привел ее в отчаяние. Словно это не с фоторамки бумагу содрали, а с нее самой все содрали. Она простояла так несколько минут, борясь со слезами и прижимая к себе фоторамку. Потом, медленно выдохнув, сложила свои вещи обратно в сумку. Все, кроме телефона. Его эти мрази пока не вернули. Еще через несколько минут «длинный» вернулся в дом, проводил ее в комнату поменьше и запер.

— Счастливое платье... Поминальное, бл*ть... Точно у кого-то сегодня будут поминки... — проворчала Вера и беспомощно приткнулась к краешку дивана, стоящего у дальней стены. Все это время она не забывала, какое на ней платье, и молилась, чтобы не пришлось снимать пальто.

Точно не могла сказать, сколько прошло времени. Дверь отперли и снова вывели ее в большую комнату. За столом сидел, судя по всему, тот самый Зяба, которому должен был звонить «малыш». Еще один стул был отодвинут, словно приготовленный, чтобы кто-то на него сел.

— Меня зовут Леонид Григорьевич, — почему-то решил представиться он и указал на стул, приглашая ее сесть с ним за стол.

Но Вера не села — осталась стоять у стола, напряженно скрестив руки на груди.

— Мне все равно, как вас зовут. У вас будут большие проблемы.

— Не надо волноваться, вас сейчас отвезут домой. Янису Владимировичу уже позвонили.

— То есть я могу идти?

— Конечно. Вы здесь гостья, а не пленница. Жена не должна отвечать за ошибки мужа. Поэтому я прошу прощения за все неудобства.

— Я сама доберусь на такси. — Вере было плевать на его извинения и на его слова. Она хотела только одного — побыстрее убраться отсюда.

— Это всего лишь меры безопасности. Янис Владимирович ждет вас дома. Не будем волновать его еще больше. Скажите, что с вами все в порядке, и мы выезжаем, — напряженно сказал Леонид Григорьевич, кладя на стол ее телефон.

— Хорошо, — согласилась Вера, понимая, что расслабляться рано. — Я скажу ему,