но молча. Солдаты второго взвода придвинулись ближе, чтобы было слышно, что я буду говорить их товарищу.

- Ермаков, по моему я уже разговаривал с тобой, по поводу употребления спиртных напитков и мы разобрались, что тебе пить нельзя. – Начал говорить спокойно, чтобы не спровоцировать его на истерику.

- Товарищ майор, вы с офицерами пьёте, почему мы не можем? Мы точно также как и вы рискуем, даже больше чем вы. – Ермаков начал разговор со мной в спокойном тоне, но чувствовалось, что он взвинчен и напряжён, в любую минуту может закатить истерику, как тогда в вагоне.

- Ермаков, во-первых: ты не сравнивай меня – сорокалетнего мужчину, командира батареи, который несёт за всё вот здесь ответственность и у которого иной раз возникает необходимость

выпить, а не напиться, как ты тут хочешь сказать. Так вот не сравнивай меня с собой, молодой человек. Ты не алкоголик, я это прекрасно знаю. И родители у тебя хорошие люди – это я тоже знаю, поэтому у тебя не должно возникать такой необходимости напиваться, или даже выпить. Я тоже когда-то был в таком же возрасте, как и ты, но выпить или напиться меня почему-то не тянуло. Во-вторых: что-то не припомню, чтобы ты тут бился с боевиками, или рисковал больше чем любой из нас….

Продолжить дальше я не сумел, Ермаков «взорвался» и его понесло: - Товарищ майор, да вы тут квасите, пьёте каждый день, ходите по гостям и балдеете в своё удовольствие, ничего не зная. Я тут две ночи назад смотрю, а на поворот дороги у Чечен-Аула боевики выехали на машинах и кучкуются там: готовятся к атаке. А я не знаю, что делать. Командир взвода спит, вы в землянке с офицерами сидите и выпиваете. Боевики покрутились минут двадцать и уехали обратно, и никто мне приказа не отдал открыть огонь. Почему? – Ермаков всё более заводился, кричал, требовал ответа и на другие вопросы, на которые и не нужно было отвечать.

- Сержант, да тебя наказывать надо, а не жалеть как ты прелагаешь. Несчастный солдат: видите ли, ему никто приказ не отдал стрелять. – Язвительно начал я, тут же переходя на командирский тон, - А почему вы, сержант, самостоятельно не открыли огонь, увидев противника? Какой вам приказ нужен? Почему вы не разбудили в таком случае командира взвода? Почему я, отвечающий за оборону этого участка, узнаю о боевиках через двое суток? Да я вам, товарищ сержант, могу ещё тысячу вопросов «Почему» задать. В том числе и почему вы напились и тут пальцы веером распускаете перед командиром батареи?

Но Ермаков уже ничего не воспринимал. Из него лился поток обвинений, из которых все солдаты и офицеры сгрудившись вокруг нас, услышали: - что я никчемный командир батареи, что командиры взводов бестолковые «пиджаки», старшину – этого поганого мента, в арыке утопить надо. А Кирьянову давно пора устроить «тёмную». Что его – Ермакова, классного противотанкиста, с распростёртыми объятиями примут в любую мотострелковую роту. И вообще, на хрен ему эта батарея. И так далее, и тому подобное.

Я сидел на табуретке, внешне спокойный, слушая этот бред. Сначала у меня возникло желание просто набить ему морду, но оно быстро исчезло. Что я ему и другим солдатам, которые всё это наблюдают и слышат, этим докажу? Чего я буду оправдываться и за что? Ермаков взрослый парень, как никак двадцать лет: если ему не нравится командир батареи, другие офицеры и прапорщики, если он считает себе противотанкистом от бога, которого примет любая рота – пусть идёт из батареи. Я прекрасно понимал: что ни один командир роты, даже бестолковый Толик Соболев не примет его. Пусть потыкается носом в дерьмо, пусть даже в какой-нибудь роте попьёт с земляками, но рано или поздно пехотные офицеры вышвырнут его из своего подразделения и он приползёт на карачках в батарею. Но это уже будет урок – «публичная порка». И тогда мы поговорим.

- Ну что ж, Ермаков, раз я такой нехороший, командиры взводов - дураки, а ты такой у нас умный и классный специалист. Что ж, я тебя не держу; только автомат и снаряжение положи сюда и скатертью дорога.

Сержант с гордым видом снял автомат с плеча и положил его к моим ногам, туда же он положил и подсумок с патронами.

- Малыш, - обратился он к Кабакову, - принеси из землянки мой вещевой мешок.

Пока Кабаков ходил за вещмешком, Ермакова обступили солдаты и начали его уговаривать не уходить с батареи. Из группы солдат доносились осуждающие реплики и вопросы: - Федя, у тебя, что «крыша поехала»? Куда ты собрался? Иди к комбату, заворачивай «базар» обратно...

Не знаю, может быть в моё отсутствие солдаты и одобрили бы его уход, и говорили бы по другому, но сейчас, даже те кто молчал – осуждали Ермакова. Но вот вещмешок на плече у сержанта, он попрощался со всеми солдатами. Настала очередь попрощаться с командиром

батареи.

- Товарищ майор, может, что я тут и лишнего наговорил – не обижайтесь. Но решение принял твёрдо и ухожу.

Держался Ермаков хорошо, хотя был сильно пьян. Его чуть-чуть пошатывало, но речь была, после вспышки словоблудия и обвинений, связная и логичная. Он немного успокоился, хотя в глазах и проскакивала тень растерянности от принятого решения. И мне показалось, что он ожидал с моей стороны просьбу остаться в подразделении.

- Прощай, Ермаков. На дураков не обижаются. Устроишься на новом месте, приходи в гости – поделишься опытом, как там в пехоте? – С ехидством закончил я.

Обиженно дёрнув плечом, сержант решительно повернулся, и провожаемый взглядами сослуживцев, удалился в сторону расположения девятой роты. Солдаты разошлись по своим местам, а я предложил командиру второго взвода и Кирьянову прогуляться по насыпи вдоль арыка. Когда мы достаточно удалились от расположения, я повернулся к офицерам.

- Коровин, в том, что сейчас случилось, есть хорошая доля и твоей вины, хотя и моя доля вины тоже есть, но с другой стороны я даже в какой-то степени и рад, что так произошло.