наш спор вековой». Пусть напирают на старое, на союз германца с Изяславом. Тогда князь Всеволод насторожится, станет косо глядеть на своих непокорных племянников – Святополка и Ярополка, сынов Изяславовых, на старую ведьму Гертруду, мать Ярополка, и на жену его Ирину, дочь мейсенского[239] графа, заподозрит их в тайном сговоре с императором.

– Ирина – писаная красавица, – мечтательно вздохнул Коломан. – У неё белая кожа и волосы, как колосья спелой пшеницы. Она так молода! Она как кобылица в чистом поле. Кирие элейсон!

– Я дам тебе, сынок, добрый совет. Никогда не гляди на прелести чужих жён. И не завидуй их мужьям. Ну, я должна идти. Живите с миром, дети мои.

Старая королева, шурша длинным платьем, вышла.

Коломан приказал слуге разоболочить себя и повалился обратно на постель. На душе у него стало спокойно – Анастасия всегда умела дать мудрый совет. Видно, князь Всеволод в самом деле не хочет войны.

– Что ты говорил о княгине Ирине? – тормошила Коломана за плечо жена.

Коломан лениво открыл единственный видевший глаз.

– Ничего. Я её едва знаю.

– Она красива, а я нет. Ты это хотел сказать?!

– Ты здесь ни при чём. Не учиняй мне тут криков и слёз, – недовольно поморщился Коломан, взирая на хищный горбатый нос Фелиции.

– Ты тоже хороша, – добавил он, желая её успокоить. – У тебя красивые волосы, большая грудь. Господь наделил тебя многими прелестями.

О, как любит лесть эта сицилийская ведьма, как подбежала она к зеркалу, с какой улыбкой смотрится в него!

Коломан в мыслях похвалил себя за сообразительность – с самовлюблённой нурманкой так и надо, она приемлет самую примитивную и грубую лесть. Пусть теперь хоть целый день вертится перед зеркалом и воображает, что она неотразима. А в конце концов, какая ему, Коломану, разница. Она – дочь сицилийского герцога, с которым нужен союз против посяганий Венеции и против германского императора, и это главное.

– Вчера на охоте я убила дикого кабана, – похвасталась Фелиция. – Сначала я пронзила его копьём, а потом секирой отсекла голову!

«Как она груба! Кирие элейсон! Грехи тяжкие! – Коломан заворочался под одеялом. – Как начнёшь что-нибудь рассказывать, слушает, раскрыв рот. И похотлива, как кошка».

Герцогиня выбежала на плач ребёнка, а королевич повернулся на бок и, чувствуя подступившую усталость, стал думать о посольстве на Русь, об Авраамке. Но мысли его путались, в голове всё перемешалось, и наконец в тот час, когда в слюдяные окна ударил прощальный золотистый луч угасающего солнца, он крепко и безмятежно заснул.

Глава 55. Мечник Бусыга

Шумно было с утра на улицах мадьярской столицы. Высоко в воздухе реяла русская хоругвь с белоснежным архистратигом Михаилом, по каменной мостовой гулко вышагивали разномастные кони, на них в богатых одеждах – в мехах, парче и шёлке – красовались длиннобородые бояре и дружинники. Впереди всех держался на вороном скакуне худой скуластый боярин Чудин, морщинистое лицо его было строго, сурово, брови сведены в линию, на шее выдавался острый кадык. Следом за ним ехали молодые удатные рубаки-мечники; их весёлые бедовые глаза скользили по толпе, останавливаясь на красивых румяных молодках в ярких саянах; на лицах проступали мечтательные улыбки при виде придорожных кабаков.

Талец вместе с другими воеводами и баронами ожидал посольство в обширной гостиной зале дворца. Сердце его сжималось в волнении, хотелось подать хоть какую весть о себе, расспросить о дядьке Яровите, о Милане. Может, встретится кто знакомый среди киевских дружинников? Он был почему-то уверен, что такой человек обязательно сыщется.

И совсем не удивился Талец, когда подошёл к нему кряжистый молодец в дощатой брони и шёлковом синем плаще, вгляделся пристально в лицо и ахнул:

– Талька?! Ты?!

– Бусыга! – воскликнул, заключая в объятия старинного соратника, Талец. – Здорово, хлопче! Вот уж не чаял!

Усатое лицо Бусыги обрамляла русая бородёнка, голова у него была наголо обрита, только чуб вился над челом замысловатым колечком.

Ухватив дружка за руку, Талец вывел его через долгий переход на задворки замка. Они встали у узкого стрельчатого оконца.

– А я думал… Ты тогда, на Оржице, головушку буйну сложил! – взволнованно рёк Бусыга. – Горько сокрушался о тебе дядька твой, Яровит!

– Да не, мя поранили токмо. Ну а после… – Талец стал подробно рассказывать о своих мытарствах, поведал о Царьграде, об Авраамке и о битве с печенегами.

Бусыга зачарованно слушал.

– Да, поносил тя ветер! – изумлённо качал он головой. – Но, руку на сердце кладу, завидую я тебе! Лихо было, да скучать не пришлось!

– Ты б о Руси, о Киеве мне поведал. Как тамо ноне? – попросил Талец.

– А! – отмахнулся Бусыга. – Князь Всеволод состарился, в походы не ходит, лежит днями в постели, болеет. С сыном его Володимиром хаживали на половцев, били их, гнали взашей. Полон отбирали. Ну, ещё на вятичей два раза ходили, на Волыни с Ростиславичами ратились. Боле и вспомнить-то неча.

– А дядька мой, Яровит? Всё весточку ему хощу о себе дать.

– Дядька твой, как ты пропал, распалился сердцем. Когда Чернигов мы у князя Ольга отымали, зарубил он Ратшу.

– Как зарубил? Ратша – этакий храбр могутный!

– Не ведаю, как случилось. Верно, мстил за тебя Яровит. Никого тогда из бояр крамольных не пощадили. Воеславу, отцу Роксаны, княгини Глебовой, голову в сече снесли.

– А о Милане, жёнке Ратшиной, ничего не слыхал? – сорвался с уст Тальца вопрос. Он и сам не знал, зачем спросил.

Бусыга погрустнел, прикусил губу.

– Ладная была девка. Задорная, шустрая и красой не обижена. Тяжко сказывать тебе, друже… Утопла она… Как Ратшу порубили.

– Что?! – Талец почувствовал, как к горлу его подкатил ком.

– Да вот тако вышло, – развёл руками Бусыга. – Ну а дядька твой воротился в Новый город. Посадник ноне тамо. Муж он башковитый, сам знашь. Вот слыхал я, оженился на какой-то тамо вдове купецкой, с двумя чадами поял бабу. Чую, вот рад будет, как сведает, что ты жив-здоров. Да ещё и воеводствуешь тут у крулевича.

– Хлопче, ты уж обо мне ничё не сказывай, – с грустью попросил Талец.

– Почто?! – изумился, снова разведя руками, Бусыга.

– Пото как прошлое то. Ноне, вишь, как всё поворотило.

– Ну как скажешь. А что, друг Талька, вот смекаю: тут лепо, но не воротиться ль те в Русь? Други-товарищи-то у тя хоть тут есь?

– Есть один. Авраамка. Уж ему я по гроб жизни обязан.

– А жёнка, может? Чада?

– Вот сим покуда не обзавёлся.

– Дак чё ж тя тут держит?

– Как на духу отмолвлю те, Бусыга: не тянет назад покуда. Ты ж сам баешь: скукотища. Думаю, коль жив буду, ворочусь, и