непременно. Тоскую, порою нощи не сплю, вижу пред очами рощу дубовую, яруг, Чернигов, Стрижень[240], собор Спаса. Но ведаю: место моё ноне тут, у угров. Они мя приняли, в воеводы возвели.

– Ну, как знашь. Да прости, я, Талька, так, сдуру.

– Ещё просьбу к тебе имею. – Талец положил десницу Бусыге на плечо. – Коль повстречается те в поле солтан половецкий, Арсланапа, не руби, оставь его мне. Старые с им у мя счёты. Молю Бога: дал бы мне сего зверя в руки! Он тамо, на Оржице, Хомуню, побратима мово, срубил!

– Что ж, уважу просьбу твою. А топерича, Талька, довольно чело хмурить! Пошли в кабак! Отведём душу!

…Они всю ночь сидели в продымлённой корчме с чёрными от копоти стенами, много ели, ещё больше пили.

Вкусен был мадьярский гуляш – густо наперченный суп с мясом и клёцками, ещё вкуснее – виноградное вино. Бусыга приналёг на болгарскую ракью и, опьянев, стал орать на всю корчму разудалые русские песни.

Не пыль во поле пылится,

Не туман с поля подымается,

Не грозна туча накатается,

Не из той тучи молонья сверкает –

Подымается силушка злая, неверная…

Напрасно Талец дёргал его за руку – разошёлся буйный молодец; завидев двоих фрязинов в коротких одеждах и широкополых шляпах, учинил с ними жаркий спор и драку. С превеликим трудом успокоил Талец буяна и под утро отвёл его отсыпаться на посольское подворье. Захрапел добр молодец – бревенчатые стены чуть ли не заходили ходуном от его богатырского храпа. Талец грустно взирал на упившегося храбреца-рубаку. Словно из другой жизни, из другого мира, такого родного, но такого далёкого, явился этот Бусыга, напомнил о былых лихих сечах и оставленной за спиной молодости.

…Посольство в Эстергоме не задержалось. Вместе с боярином Чудином отбыли в Киев бан Уголан и Авраамка. Талец немного завидовал другу, но, если сказать по правде, не хотел он сейчас ехать на Русь и ворошить прошлое. Ждали его иные свершения, иной путь был предначертан ему судьбой.

Глава 56. «Насмерть будем!»

В королевском костёле торжественно окрестили хана Кегена и его приближённых. Курился фимиам, важные епископы на латыни читали молитвы, пелись гимны, улицы заполняли толпы самого разного народа.

Талец, вызванный Коломаном во дворец, с трудом пробирался на коне через густую, разноцветно наряженную толпу. Он проезжал мимо ювелирных лавок, откуда с любопытством выглядывали хозяева-иудеи; мимо купеческих дворов, кузниц и скудельниц, на пороге которых стояли ремесленники – словаки и моравы в грубых кожаных фартуках и с перетянутыми ремешками волосами. Угры на торжище продавали породистых соловых[241] фарей[242], громкими голосами выкрикивая цены; смуглолицые цыгане гадали желающим по рукам; рядом суетились новообращённые неофиты-печенеги, галдя и показывая друг другу, как надо креститься.

Во дворце, как и на улицах, царило оживление. По каменным залам носились взад-вперёд челядинцы; стольники в длинных кафтанах ромейского покроя предлагали знатным гостям отведать овощей и фруктов; приковывали взор разодетые в пух и прах баронессы и жёны могущественных ишпанов.

Мрачный хан Кеген, в кафтане из царьградской парчи и отделанной мехом широкой шапке, прохаживался в стороне от всех и в неудовольствии кусал длинные седые усы.

«Что, старый волк, как тя ни корми, всё в лес тянет?» – с усмешкой думал Талец, взирая на скучное, полное тоски лицо хана. Чужд был Кегену этот дворец и весь этот мир.

«А мне? – вдруг ударила в голову Тальца мысль. – Что, родным стал Эстергом? Нет, не стал и не станет. То судьба тако положила, провиденье Божье».

– Воевода Димитрий! – раздался рядом голос барона Карла. – Рад видеть вас. Позвольте представить вам мою супругу.

Барон, облачённый в суконный короткий кафтан, вёл под руку сухопарую высокую немку в строгом тёмном платье, со старческим, густо испещрённым морщинами бледным лицом.

– Этот человек спас мне жизнь, дорогая!

Баронесса улыбалась и по-латыни велеречиво благодарила Тальца. Молодец отвесил Карлу и его супруге лёгкий поклон. Оставив жену, барон взял Тальца за локоть и отвёл его к окну.

– Вы знаете, зачем вас вызвал герцог? Нет? Так я вам скажу: на завтра король назначил турнир. Многие знатные вельможи и рыцари примут в нём участие. Своих бойцов выставит и хан Кеген. Вы знаете, хан похвалялся, что никто не сравнится с его удальцами. И действительно, среди печенегов есть очень сильные воины. Вот герцог и хочет, чтобы вы сразились с кем-нибудь из них.

– Барон, не для меня то. Турнир сей – игрище, забава пустая, моё ж место – поле ратное.

– Прошу вас, Димитрий, не отказывайтесь. Это могут превратно истолковать, подумать, что вы боитесь. Я вам советую как друг – выступите. Сначала будут поединки, а на второй день – групповое сражение. На поединок вы можете вызвать любого противника! Надо только коснуться тупым концом копья его щита. Меня назначили главным распорядителем турнира, поэтому я так подробно всё разъясняю. Если же… Но это бывает редко. Если кто-то захочет биться насмерть, он касается щита своего противника острым концом копья. Во время поединка надо ударить противника в щит или в шлем и постараться выбить его из седла. Если же он сломает ваше копьё, то вы будете считаться побеждённым. Если оба сражающихся переломили копья, то они могут биться новыми копьями или разойтись с миром. Если упадёте оба с коней, можете биться пешими, на мечах. Таковы правила.

– И драться надоть короткими копьями, что ль? – недоумённо спросил Талец.

Барон снисходительно улыбнулся:

– Нет, обычными длинными копьями, только с деревянными наконечниками. Одного не советую: биться с нашими немецкими рыцарями. Очень уж они сильны. Но сюда идёт герцог, я спешу оставить вас.

Карл скорым шагом засеменил к группе придворных, весело обсуждающих что-то посреди залы.

К Тальцу, сильно хромая и опираясь на посох, подошёл Коломан. Он был в долгом, до пят, кафтане розового цвета, украшенном золотой нитью.

– Вижу, этот старый лис, барон Карл, всё тебе уже сказал, Дмитр. – Он криво усмехнулся. – Думаю вот выставить тебя против печенегов. А случится – и против нурмана. Справишься?

– То как Бог поможет. Хвалиться не буду, крулевич, а всё ж мыслю: аще надоть, смогу сладить.

– Меня радует твоя уверенность. – Коломан одобрительно сжал костлявыми пальцами запястье правой руки Тальца.

Подбежавший конюший шепнул что-то королевичу на ухо. Коломан, прищурив око, круто повернулся и через мгновение уже позабыл о Тальце. Внимание его привлечено было к хану Кегену, ругавшемуся хриплым гортанным голосом…

…Местом для турнира стала ровная плоская площадка на правом берегу Дуная, окаймлённая с одной