Талец, сняв остроконечный шелом с наносником, подъехал и поклонился этим людям. Сейчас он ощутил их поддержку, среди скопища жирных надутых баронов они были единственными, ради которых стоило выходить на эту поляну и скрещивать копья.

Потом он направил коня к трибуне и поклонился королю и королевичам. Заметил презрительную усмешку Альмы, почувствовал молчаливое одобрение Анастасии, увидел холодную, полную скрытого торжества улыбку Коломана, любопытную мордочку Пириссы, с трудом сдерживаемое негодование Фелиции.

«Ну вот, нажил себе ворога», – успел подумать Талец.

К нему подъехал угорский сотник с сабельным шрамом, знакомый по битве на Тимише, стукнул о щит тупым концом копья.

Они развернулись, поскакали, сшиблись, оба удержались в сёдлах, опять разъехались и сменили сломанные копья. Со второй попытки Тальцу удалось выбить из рук угра копьё. Раздосадованный неудачей старый вояка сокрушённо махнул десницей и унёсся прочь, подальше от стыда и позора.

Ещё пришлось Тальцу биться с немцем и с чехом, но оба этих рыцаря, хоть и обладали недюжинной силой, на коне держались гораздо хуже вскормленного на степном пограничье молодого русса. Немцу, правда, не повезло, у него порвалась подпруга, и хотя Талец ударил его не так уж и сильно, он с ругательствами и поминанием чёрта полетел наземь под весёлый смех толпы простолюдинов.

Первый день игрищ подходил к концу. Всё покуда складывалось для Тальца удачно, привычная к оружию десница была тверда, он чувствовал себя спокойно и уверенно.

* * *

– Я тебе говорил, дорогая жёнушка, – негромко сказал Коломан раздражённой герцогине. – Этот русс стоит многих.

– Не могу больше! Это невыносимо! Смотри, как радуется ему чернь!

– И это тоже неплохо, милая Фелиция. Колоны и ремесленный люд знают, что Дмитр – мой человек. – Последние слова Коломан говорил шёпотом на ухо герцогине. – Через него и нас с тобой станут любить и уважать. Чернь простодушна, но не глупа.

Фелиция презрительно фыркнула и отвернулась, брезгливо передёрнув плечами.

Барон Карл уже готовился объявить победителя, когда вдруг вырвался с той стороны, где стояли юрты печенегов, бешеный всадник на вороном актазе[243]. На нём блестела кольчуга, голову покрывал обрский лубяной шелом, на ногах сверкали бутурлыки.

– Угх, урус, биться будем! Насмерть будем! – проорал на скаку огромный печенег, хищно скаля острые зубы и дико вращая глазами. Он издал оглушительный свист и с визгом вонзил копьё острым концом в щит Тальца.

Вмиг смолк шум на трибунах. Посерел от злости Коломан, вскрикнула в испуге королевская дочь, у холма затихли в тревожном ожидании простолюдины.

«Вот как. Умыслил хан поквитаться за сечу у Тимиша». – Талец ожёг косым взглядом трибуну, на которой сидел хан Кеген. Жёлтое морщинистое лицо старого хана было бесстрастным, он спокойно поглощал жирный кус баранины.

«Ну что ж. Сиди, сиди, волк лютый! Как-нито управимся. Да поможет Всевышний благому делу!» – Талец обратился мыслию к Богу.

Всадники помчали галопом, из-под копыт коней полетела рыхлая грязь. Копья разлетелись напополам, но противники, пригнувшись к гривам скакунов, остались в сёдлах. Персты левой руки Тальца врезались в поводья, он на лету подхватил новое копьё с булатным наконечником. Снова сшибка, печенег вылетел из седла, но и Талец не удержался на коне. На миг вспомнилась Оржица, близкая земля, желтеющая трава на лугу.

Бойцы, пошатываясь, встали.

– Будете продолжать? – К ним подъехал обеспокоенный барон Карл. – Димитрий, я боюсь за вас, – шепнул он Тальцу. – Заклинаю, будьте осторожны! Ах, если бы я мог, я бы остановил эту безумную схватку!

Печенег выхватил из ножен широкий кривой меч. С лязгом заскрежетала сталь, посыпались искры. Прямой меч Тальца был длиннее, он держал врага на расстоянии и мешал ему приблизиться. Видно было, что печенег начал горячиться, ярость захлёстывала его, он несколько раз промахнулся, но успевал увёртываться от ответных ударов и прикрывался обшитым кожей круглым щитом.

Но вот Тальцу удалось в очередной раз уйти от страшного свистящего вражьего клинка. Сверкнуло харалужное остриё. Безотчётно взмахнул молодец уставшей от напряжения череды утомительных поединков рукой.

Печенег взвыл, схватился за рассечённую десницу; кривой страшный меч, сверкая в лучах заходящего солнца, безжизненно упал в сухую траву.

Вздох облегчения вырвался из уст сотен людей. Шатаясь от усталости, морщась от боли (здорово-таки ушибся, когда упал с коня), Талец обернулся и устало прохрипел, обращаясь к барону Карлу:

– Довольно! Не мочно с калечным биться! У его длань в крови вся!

Барон Карл взмахом руки прекратил поединок. Зазвенели трубы, забили литавры, Карл торжественно объявил «русса Димитрия, сына Ивора» победителем турнира.

Холодно, с равнодушием выслушал Талец его слова. Голова кружилась, ныло плечо – всё ж таки задел его печенег мечом, – болела ушибленная спина. Он поднялся на трибуну, снял посечённый шелом, златокудрая Пирисса с улыбкой водрузила на его потное чело со слипшимися русыми волосами венок победителя.

Дальше всё было словно во сне – поздравления банов, смеющиеся лица горожан, неприкрытая злость Фелиции и Кегена, ледяная улыбка Коломана.

Он пришёл в себя только в веже. Офим, цокая языком, осматривал раны и ушибы.

– Ещё легко отделался, господин добрый! Как с печенегом рубился – аж сердце захолонуло! Поберечься те нать! – сокрушался старик-привратник. – Вона плечо искровавлено. На спине синячища да шишки. Голову, поди, тож кружит? Оно и понятно, господин добрый. Нать же тако с коня сигануть!

Офим добродушно улыбался и качал головой. Чувствовалось, что он немало гордится победой Тальца…

– Ты с ума сошёл, хан! – упрекал после Кегена Коломан, когда они, покинув ристалище, рысили на конях по полю. – Тоже выдумал: биться насмерть! Твой головорез чуть было не лишил меня лучшего воеводы! Пора понять: былой вражде настал конец. Мы теперь союзники, а ты – вассал короны!

Хан, скрипнув зубами, смолчал, лишь скулы недобро заходили на его пропылённом хмуром лице.

Глава 57. Пирисса

Грустная красавица осень раскинула свои серебристые с позолотой шатры над мадьярскими равнинами. Высокие серо-сизые тучи, извечные её спутницы, неприкаянные странницы, ползли по сумрачным небесам. Рождались ли они среди снегов Татр, или в бескрайних восточных степях было их начало, а может, пригнал их сюда суровый ветер океана, тот, что вздымает со свистом гигантские водяные валы, Бог весть, но тучи шли и шли, и бросал в лицо холод злой ветер, и дождь сыпал и сыпал – мелкий, нескончаемый, отчаянно-бедовый.

Скалы Вишеградских гор и те казались мрачнее и серее, чем раньше, а островами покрывший горные вершины хвойный лес из зелёного превратился в серовато-чёрный.

За Эстергомом берегом Дуная тянулись рощи с обнажёнными стволами упругих осин. Кое-где ещё пламенели и золотились листочки, а ветер всё шумел, всё