– Тебе виднее.

– Поедешь со мной в Новгород?

– Поехал бы, да здоровье не позволяет. Скоро мне пред судом Божьим ответ держать.

– Ты это брось, хворь отступит.

– Нет, Иван, чую, смерть рядом. А посему хотел бы тебя просить позаботиться о Филиппе. Конечно, он не дитя малое, тоже в годах уже, но пред коварством злодеев бессилен. Его оружие – слово, их – ножи да сабли.

– Филипп вновь займет место митрополита. Это решено. В походе я призову его к себе. Так что о нем не беспокойся.

– А кто еще об этом знает?

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Возвращение Филиппа ой как невыгодно и опасно кое-кому из бояр. Он может знать о связях с ними новгородского владыки Пимена. Еще опасней он станет в сане митрополита.

– Филипп переведен в тверской Успенский монастырь и находится под охраной пристава.

– Что за пристав?

– Кобылин, человек Алексея Басманова.

– Ты ему доверяешь?

– Кому? Басманову или Кобылину?

– Понятно, что пристав для тебя сошка мелкая. Я спрашиваю об Алексее Басманове.

– Да, доверяю. Может, ты знаешь то, что не известно мне?

– Знал бы, сказал. Но думаю, не все так просто в деле измены Пимена и новгородских вельмож. Если кто-то и не руководит ими напрямую, то поддерживает крепко.

– Ничего, Дмитрий, разберемся. Я никому не позволю рушить Русь. Каленым железом выжгу крамолу.

– Да поможет тебе в этом Бог, Иван Васильевич. Жаль, не могу быть с тобой. Но, может, хворь и отступит? Тогда пойду.

– Здоровья тебе, князь. Зайди-ка сейчас к Борзову. Пусть он и Рингер посмотрят тебя, снадобья какого дадут.

– Зайду.

На следующий день царю сообщили, что князь Дмитрий Михайлович Ургин умер. Он исповедался и попросил похоронить его рядом с женой и дочерью. Царь приехал проститься с верным другом. Потом он приказал опричному войску идти к Новгороду.

19 декабря, как стемнело, пристав Степан Кобылин в монашеской одежде, поверх которой был наброшен теплый тулуп, вышел из обители через потайную дверь. Он увидел человека, державшего коня под уздцы, тихо свистнул и получил такой же ответ.

Кобылин подошел.

– Приветствую тебя, боярин! Зачем звал?

– Дело срочное.

– Говори, только быстро. Холодно!..

– Не замерзнешь. Опричники Ивана чрез три дня будут в Твери.

– Ну?

– Не нукай, не запряг!

– Ладно, что сделать-то надо?

– Из Москвы в Новгород дошли слухи о том, что царь вновь желает видеть его митрополитом. Что это означает для нас, разумеешь?

– Не дурак, – задумчиво проговорил Кобылин. – Когда?..

– Пред тем как явятся посланники царя. Только сделать все ты должен так, чтобы следов не осталось. В келье Филиппа топится печь. А сколько людей каждую зиму мрет от угара?

– Я понял тебя, боярин.

– Тогда ступай!

Но пристав остался стоять, переминая ноги от мороза.

– Чего ждешь?

– Как чего? А то ты не знаешь!

– Все получишь, как Иван уйдет обратно в Москву.

– Гляди, боярин, обманешь, я и тебя!.. Ты все понял. Прощай пока и жди. Вскорости наведаюсь. Только не вздумай паскудства какого учинить. Убью! Мне терять нечего.

– Не обману. Ступай!

Боярин вскочил на коня и поскакал сквозь вьюгу к Великому Новгороду. Там его ждал владыка, деньги, жена с сыном. Даст Бог, он с семьей послезавтра уже будет в Литве. А тут пусть идет все прахом.

Пристав же вернулся в обитель.

23 декабря, на подходе к Твери, царь вызвал к себе Скуратова.

– Малюта, двигай со своим отрядом в монастырь и доставь ко мне Филиппа.

– Так мы будем рядом проходить, государь. Сам сможешь в монастырь заехать.

– Что-то тревожно на душе, Малюта. Как бы чего не случилось.

– Ты о чем?

– О Филиппе, дурная твоя башка. Исполняй приказ. К вечеру Филипп должен быть у меня!

– Слушаюсь!

Скуратов собрал свой отборный отряд и повел его к монастырю.

Кобылин загодя увидел приближавшихся опричников, хмыкнул, погладил бороду.

– Угу! Пора, пожалуй.

Он вошел в келью.

– Что-то жарко, Степан, – проговорил Филипп, лежа на постели и испытывая легкое недомогание.

– Так на дворе мороз лютый.

– Все равно убавь огонь.

– Как скажешь. А к нам гости едут.

– Опять люди Пимена?

– Нет. На этот раз опричники. Я слышал, что царь тебя желает проведать.

– Где они?

– А ты в оконце глянь и увидишь.

Филипп приподнялся на локте. Пристав навалился на него и закрыл лицо подушкой, выдернутой из-под головы.

– Сейчас, святоша, недолго тебе мучиться!

Бывший митрополит затих.

Кобылин убрал подушку. Филипп не дышал, лицо его посинело.

– Вот так! – Убийца усмехнулся.

Он вернул на место подушку, поправил одеяло, которым был накрыт Филипп, подошел к печи и задвинул заслонку на две трети. Келья начала заполняться едким угаром.

Пристав вышел в коридор, спустился к себе и тут же услышал громкий голос:

– Эй, братия, отворяй ворота! Опричный отряд от государя прибыл.

Кобылин проговорил:

– Никак сам Скуратов. Это плохо. У Малюты нрав крутой. Бежать бы надо, да некуда. Теперь придется все валить на монахов да на самого покойника.

Пристав накинул на плечи тулуп и выскочил во двор, куда въехал отряд опричников.

Скуратов спрыгнул с коня, взглянул на Кобылина.

– Как Филипп?

– Приболел немного. Сейчас у себя в келье.

– Веди к нему!

– Слушаюсь!

В келье сильно пахло гарью. Филипп лежал недвижимым.

Скуратов бросился к постели.

– Владыка, это я. Царь послал за тобой… – Малюта осекся, все понял, резко обернулся к игумену монастыря и приставу. – Филипп мертв!

– Да не может быть! – воскликнул Кобылин, подойдя к постели усопшего. – Недавно, где-то час назад я заходил в келью. Старец был только чуть простужен. Господи, спаси и сохрани! Беда-то какая!

– Беда? – взревел Скуратов. – Кто закрыл заслонку печи, когда дрова еще не прогорели?