– Ты сумасшедший? – спросил он, облизывая пересохшиегубы. – Чего тебе надо от меня? Чего ты ко мне привязался?

– Теряешь время, Костя. Меня уже подташнивает, кислородноеголодание, сам понимаешь. Сколько времени я смогу продержаться, сказать трудно,так что ты поторопись, а то не успеешь и останешься тут загорать. И не вздумайделать вид, что отрубишься быстрее меня. Пока я смогу двигаться, я будуприводить тебя в чувство и ждать, чтобы ты мне все рассказал. Ну как тебе моиусловия?

– Вынеси отсюда баллон, идиот, или хоть окна открой, ведьпомрем оба, – произнес Заваруев, стараясь говорить уверенно.

– Не-а. – Я покачал головой. – В этом весь смысл.Или мы оба останемся живы, или оба сдохнем. Вот так, без вариантов.

И он стал рассказывать. Я слушал его, борясь с дурнотой ислабостью, голова у меня кружилась даже в сидячем положении, все тело было виспарине, и рубашка прилипла к спине. Сердце колотилось так, что грудь,казалось, ходила ходуном. Но я не шевелился и слушал.

– Милиция давно о них знает, еще с прошлого года, как толькоони свою агитацию начали проводить. Хотели с ними разобраться, но умные людиподсказали, что не надо трогать пенсионеров, лучше их использовать втемную.Самых активных – трое, главный у них бывший ракетчик, фамилия его Усанов.

– А Сокольник? – спросил я.

– Сокольник – ерунда, в помощниках ходит. Усанов главныйзапевала. Ненавидит всех до черноты в глазах. И подростков приучает. Клуб,вообще-то, хороший, только эти трое ведут там самые главные кружки, учатобращению с оружием и взрывчаткой, ну и в таком духе… Короче, их пригласили навстречу и наплели, что, дескать, компартия жива и действует в подполье, скороона станет легальной и вернет обратно советский строй. А пока что естьсекретная директива про борьбу с аморалкой и развратом, вообще с коммерцией.Они поверили. Они чему хочешь поверят, совсем из ума выжили. Сначала ребят намелкие дела посылали, а потом молодняк вкус крови почувствовал, тут уж на нихудержу не стало. А детей кто заподозрит? Старики-то опытные, не каждого в своикружки допускали, проверяли сначала, присматривались, отбирали самых тупых иагрессивных. Олег их прикармливал, деньжат подбрасывал, технику, якобы длякружков, для клуба. Они у него совсем ручные стали. Потом, перед фестивалем,Усанов Олегу сказал, что хочет за издевательства над армией поквитаться. Олегсначала его отговаривал, потом они решили баш на баш. Олегу гостиница нужнабыла, которую турки строили. Он сам на этом месте хотел строить и потом доходполучать, а оказалось, что договор с турками мэр уже заключил. Усанов пообещалстройку остановить и до конца лета еще несколько акций провести для Олега, атот, в свою очередь, сказал, что поможет с киношниками. Ну вот, так исговорились…

– Для кого Юрцев все это делает? Кто будет новым мэром?

Заваруев не ответил. Он тяжело дышал, язык у него ворочалсяс трудом, губы и ногти на руках стали синюшными.

– Ладно, это неважно… Зачем компьютер украли? Хотели, чтобымы уехали?

– И это тоже… Посмотреть хотели, что она там написала.Узнали, что она материалы о пожаре брала. В материалах нет ничего, сто разпроверяли, но кто-то шепнул, что вроде она ушлая очень, Образцова эта. Вдругчего увидела, что другие проглядели…

– Кто ее отравил?

– Хозяин.

– Чей хозяин? Твой? Олег, что ли?

– Нет, твой. Вишняков Григорий Филиппович. Он после Усановавторое лицо в этой шайке маразматиков…

Дальше я не слышал. В голове помутилось, я отключился и упалс табуретки на пол. Очнулся от удара и с трудом поднял голову. Перед глазамиразбегались разноцветные круги, взгляд никак не фокусировался на Заваруеве. Ончувствовал себя явно лучше, чем я, потому что был моложе и крепче, но у менябыло одно преимущество – масса. Я был выше и крупнее. Поэтому я был уверен, чтохоть мне и плохо, но продержусь я дольше. Просто я очень устал…

– Чего ты еще хочешь? – Заваруев уже хрипел. – Явсе рассказал. Отпусти меня…

– Нет еще. Рано. Вернигору убили?

– Нет, он сам… Хотели, это правда. Но не успели. Пришли кнему, а он лежит на диване, мертвый уже.

– За что его? Чем он им помешал?

– Он догадывался. Актрисе кассету дал, наверное, хотел,чтобы она в Москве показала. Но она все равно в списке была, поэтому за нейследили, момент выбирали… Вот и узнали, что она к Вернигоре ходила. Испугались…

– Как можно сделать, чтобы до конца фестиваля никого большене трогали? Кому твой брат доверяет?

– Мне… Больше никому.

– Сможешь выкрутиться, если я тебя отпущу?

– Не знаю… Мне плохо…

– Терпи. Значит, так. Игоря Литвака и всех остальных мыувезли, потому что у Игоря заболел сын. Запомнил?

– Да…

– Ты ничего не мог поделать, нас было четверо. Никто ни очем не догадывается. Никто тебя ни о чем не спрашивал, и ты мне ничего нерассказывал. Приехали, через пятнадцать минут уехали, и все. Запомнил?

– Да… Пожалуйста… Я больше не могу, мне плохо…

– Лисицына и Яковчика не трогать. Дать нам спокойно уехать.Актеров оставить в покое. Ясно?

Его начало рвать. Я с трудом встал на колени, подполз к немуи приподнял его голову, чтобы он не захлебнулся рвотной массой.Желто-коричневая зловонная жижа лилась мне на руки, но я не испытывалбрезгливости, думая только о том, хватит ли мне сил вытащить его отсюда. Аможет, ну его к чертям собачьим, пусть подыхает здесь?

Пальцы плохо слушались, и я никак не мог попасть ключом вмаленький замочек наручников. Когда я разрезал ножом веревки на ногахЗаваруева, он потерял сознание. Наконец я преодолел несколько метров,отделявших нас от входной двери, и в последнем усилии толкнул ее. Уже теряясознание, я увидел, как шевельнулись кусты – Юра Мазаев бежал мне навстречу.Последнее, о чем я успел подумать, было: «Я же велел им отъехать метров надвести, чтобы Заваруев отчетливо услышал шум удаляющегося автомобиля…»

* * *

Через два дня я забрал из больницы Таню и увез ее к себе вМоскву. Ирочка с Мазаевым уехали в Питер догуливать отпуск в роскошнойтрехкомнатной квартире в центре города.

До самой последней минуты пребывания на черноморском курортея мучился мыслью о собственной трусости, хотя как человек разумный понимал, чтосделать все равно ничего нельзя. Город жестко контролируется Юрцевым икупленной им частью администрации, а сил той части, которую Юрцев и иже с нимхотели скинуть, совершенно недостаточно для наведения в городе хоть какого-топодобия справедливости. С Татьяной я своими тяжкими раздумьями не делился, ноона и без слов все понимала. Когда я, сложив ее вещи и купив билеты, забрал ееиз больницы и повез в аэропорт, она сказала:

– Дима, ну хоть напоследок… Неужели все им спускать?