Ее номер предназначался для западных гостей. В нем была высокая кровать, а окна обрамляли пышные бархатные шторы. Был даже телевизор в углу – больших размеров и более дорогой, чем у Хенрики. Готовясь к балу, Яэль щелчком включила его, слушая репортажи в серых тонах, пока освежала макияж, закалывала волосы.

В отличие от телевизора Хенрики, у этого было больше одного канала, но каждая программа в Великой Восточно-Азиатской сфере взаимного процветания показывала одно и то же: итоги гонки. Были кадры с каждого участка дороги, каждого контрольного города. Хотя Яэль прежде видела аналогичные подведения итогов, именно это было завораживающим.

Это выглядело так странно, такой отдельной жизнью за стеклом. Как драматическая пьеса, а не последние три недели, которые она только что пережила. Диктор канала подробно рассказывал о приключениях гонщиков на быстром японском – даже о тех, о которых она не знала (Ларса чуть не укусила змея в Сахаре. У Норио был приступ панической атаки на пароме из Сицилии в Тунис.)

Диктор только добрался до Багдада, когда Яэль была готова одеться. Вместе с расписанием ей выдали великолепное кимоно-хомонги[18], чтобы надеть его на бал. Шелк был цвета морской волны, из-за чего глаза Адель Вольф казались выцветшими. На нем был узор из красного кружева, который, как предположила Яэль, изображал корни или ветви. Для нее он больше был похож на вены.

Она задернула занавески, погрузив номер в мерцающую темноту, и скинула с себя халат. Телевизор за ней выспрашивал историю о чудесном появлении гонщиков в Нью-Дели без мотоциклов. (Рассказчик придерживался фальшивой истории об оползне.) Кадры того, как они бежали через пыль Холи к финишу. Экран поглотил все цвета. Не было больше радости, только пепел обсыпал их лбы, цеплялся к шеям и рукам.

Кимоно село хорошо, когда Яэль правильно его завязала. Его рукава были свободными, но достаточно длинными, чтобы закрыть ее отмеченную руку. Хотя волк Влада почти зажил, Яэль предпочла воспользоваться новой повязкой. Рулон марли лежал на кровати, ожидая, когда его намотают вокруг каждой татуировки, но только Яэль пока не могла заставить себя их спрятать. Она сняла грязные бинты перед первой ванной, и было приятно, ради разнообразия, открыть чернила и дать им подышать.

Затем встал вопрос об оружии. Хотя рукава кимоно были свободными, его юбка была длиной в пол в самом сжатом варианте. Даже если бы она могла надеть свои сапоги на бал, ушло бы слишком много времени, чтобы согнуться и достать оттуда клинок. И хотя нож и его ножны легко помещались вокруг ее бедра, у нее не было никакой возможности его достать. Она уже нашла способ спрятать свой «Вальтер П-38» в широкий шелковый пояс, обвязанный вокруг ее талии, – просто быстро рвануть и начать стрелять. Но Яэль чувствовала себя голой без клинка, поэтому она изменила пластичность кожи, чтобы сделать волосы Адель длиннее, пышнее, толще. Она заново заколола бледные заколки в пучок и опустила в него и клинок, и ножны.

Легко спрятать, легко достать.

В темноте продолжал говорить диктор, рассказывая историю в Ханое. Яэль присела на краешек кровати, неспособная оторвать глаз от экрана, когда камера переместилась к Кацуо. Ехавшего по длинным километрам рисовых полей. Расслабленное лицо и уверенные руки, купающиеся в роскоши его преимущества.

Один из последних снимков его живого.

Камера повернулась обратно к Адель Вольф, – устремившейся за хвостом Победоносного, губы плотно прижаты к зубам. Взгляд на ее лице был почти диким. Припавшее к «Рикуо» тело было определенно хищным. Как будто она замерла в ожидании правильного момента, чтобы прыгнуть и вонзить свои когти…

Сейчас легко было на это смотреть, по другую сторону экрана. Вдали от контрольных точек и километров, и отрезвляющей смерти.

Она снова заблудилась. Затерялась в не своей жизни. Запуталась в улыбках и историях, и тайнах, и отношениях, которые не могла подделать. На мгновение она забыла, кем была. Больше чем на мгновение. И Кацуо поплатился за это. А она проиграла гонку.

Легкий стук в дверь вернул Яэль в настоящее. Еще же не время? До начала бала еще сорок пять минут. Точно – она была вооружена и одета, но не готова. Она чувствовала себя слишком несобранной, расчлененной. Рулон марли все еще лежал на кровати Яэль, но времени обернуть его вокруг руки не было. Она сунула бинты в полосу своего широкого пояса, одернула левый рукав кимоно еще ниже, прежде чем ответить на стук.

Когда она открыла, то столкнулась не с Лукой, а с Феликсом. Она увидела, что брат Адель провел свой день как и она, очищаясь от дорожной грязи. Его волосы были подстрижены, а на носу был пластырь. Вместо кожаной гоночной экипировки он надел форму. Коричневая с пуговицами на воротнике рубашка с партийной символикой: символ Гитлерюгенда на лацкане, лента со свастикой обхватила его плечо. Черный галстук на груди.

В этих вещах он выглядел другим человеком. Яэль понадобилась минута, чтобы отделить его имя от внешнего вида:

– Феликс…

Казалось, он был так же поражен ее летящим кимоно и макияжем на лице.

– Так это правда. Ты собираешься на бал с Лукой Лёве.

Яэль кивнула и отошла в сторону, чтобы пустить его в свой номер. Этот разговор был не для коридора, где служащие носились туда-сюда, а уши подслушивали сквозь слишком тонкие двери.

– Я пытался найти тебя сегодня утром, но тебя здесь не было. – Феликс шагнул внутрь. Его глаза остановились на экране, где Такео давал напряженное интервью на борту «Кайтена» о том, как обнаружил аварию и Кацуо, используя слова «запутавшийся» и «сломанный» (так же, как она чувствовала себя внутри).

Яэль закрыла дверь.

– Я прогуливалась по парку.

Брат Адель не отрывал взгляда от экрана. Сейчас они показывали табло с «Кайтена»; кадр был сфокусирован на перечеркнутом имени Кацуо. Диктор перешел на своего рода панегирик. Рассказывал о ранних годах жизни гонщика, достижениях, семье, любви.

Исчезнувшем сейчас.

– Спасибо, что дал мне свой байк. – Она не смогла подделать это. Даже сейчас. Феликс Вольф был бледным в свете телевизора. То, как он стоял – сжатые кулаки, суровые глаза и мелькавшие по его лицу картины мира, каким он был, – это снова был Аарон-Клаус.

Только на этот раз Яэль была той, кто уходил, кто не мог сказать «прощай».

Все это обосновалось в ее голосе, невозможно было избавиться.

– Спасибо тебе за все.

Он повернулся. И Яэль знала, что сказала слишком много. Страх снова заполз на лицо Феликса, такой же густой и плотный, как в ту ночь, когда он нашел ее после аварии на дороге. Взгляд, который, как она представляла себе, застыл в его глазах, когда Мартин разбился на Нюрбургрингском треке: наблюдающий смерть, уничтожение, потерю, как в замедленной съемке.