Сейчас он был стариком: шестьдесят шесть лет. Он жил намного дольше, чем столь многие.

Желудок Яэль мутило. Ее кости истекали кислотой, как лопнувшая батарейка.

– И снова мои поздравления, Победоносный Лёве, – остановившись, сказал фюрер, сохраняя некоторое расстояние и охранников между ними. – Двойной крест – это немалый подвиг. Ты прекрасный образец арийского идеала. Сильный, находчивый, хитрый. Новому порядку нужны такие люди, как ты, в качестве лидеров нового поколения.

Лука опустил голову, что можно было истолковать как кивок. Его кресты столкнулись друг с другом, в его грудь.

– Это был мой долг – участвовать в гонке, мой фюрер.

Глубже, глубже вонзались ногти Яэль.

– Возможно, ваш следующий долг заключается в работе в Канцелярии. Как только вы вернетесь в Германию, я попрошу своих людей связаться с вами относительно должности.

На этот раз Лука не кивнул. Он даже не улыбнулся.

– Да, мой фюрер.

Адольф Гитлер тоже не улыбнулся в ответ. Пока он не повернулся к Яэль, на его тонких губах не было даже намека на эмоции.

– Победоносная Вольф. Я очень рад, что ты здесь. Я надеюсь еще не раз увидеть тебя. – Его слова не были гневными или грубыми, когда он говорил с ней. Они звучали учтиво, даже дружески, даже больше, чем дружески.

«Она красивая и блондинка», – она услышала сейчас Влада, ворчащего над своей чашкой отравленного чая. – «Как раз его тип».

Яэль понадобилась вся ее подготовка, чтобы не ударить фюрера здесь и сейчас. (Не то, чтобы она об этом не думала. Это было бы нецелесообразно; между ними все еще были охранники из СС и слишком много лиц блокировали камеры.) Вместо этого она сделала невозможное – улыбнулась, а ее бледные, бледные ресницы затрепетали, как у школьниц, которые поймали взгляд своих возлюбленных.

– Это большая честь видеть вас снова, мой фюрер. Я наслаждалась нашим вечером в прошлом году.

Теперь он улыбнулся. Его губы образовали идеальную кривую – целый ареал эмоций, намерений.

– Потанцуете со мной сегодня вечером? – спросил он.

Яэль открыла ладонь – ей пришлось прекратить ковырять ее ногтями, пока не пошла кровь, прежде чем все выльется в самое неподходящее время – и ответила:

– Это было бы для меня великим удовольствием.

Рядом с ней Лука пал жертвой приступа кашля, исказившего его лицо и потревожившего легкие. Яэль вряд ли могла сказать, был он настоящим или нет.

– Ты в порядке, Победоносный Лёве? – Озабоченность фюрера была безжизненной. Как будто он заучил фразы. Его глаза блестели чем-то диким, пока он смотрел на юношу.

– Слишком много сигарет, – сказала Яэль.

Лука перестал кашлять. Сверкающий взгляд, которым он ее наградил, был шедевром гнева и эмоций: «это был наш секрет», смешанный с «ад покрылся льдом» и стремительными «иди к черту» и «отлично, будь его арийской благонравной куклой, мне плевать».

Это должно было научить его не обманывать.

Фюрера посмотрел с отвращением.

– Скверна низших рас, выращиваемая для саботажа телесной чистоты ариев. Я надеюсь, что вы равнодушны к курению, Победоносная Вольф.

Яэль смотрела прямо в эти колдовские глаза и гадала, видел ли он когда-нибудь дым: клубящийся, черный, поднимающийся из труб лагеря смерти, словно внутренности. Бесконечное потрошение.

– Я нахожу его отвратительным, – сказала она ему с улыбкой (несмотря на то, что внутри она чувствовала, будто ее растягивают и четвертуют).

Вечер продолжался: закуски и коктейли, тосты, поэтически разглагольствующие о силе Победоносного Лёве, официальный обед в прилегающей комнате с прилегающими камерами. Лука поддерживал кислое выражение лица во время каждого мероприятия. Фюрер не отпускал далеко своих телохранителей. И черная кислота в костях Яэль постоянно бурлила, возрастала.

Затем, наконец, пришло время танцев.

Первый танец принадлежал победителю. Руки Луки неуклюже обнимали ее, когда они вышли на пол. Положив руку на плечо юноши, Яэль схватила край своего левого рукава (она не хотела, чтобы шелк снова упал, выставляя напоказ ее свежие повязки). Это был не совсем правильный вальс (не мог быть в ограничивающем движения кимоно). Скорее кручение по полу крошечными, неуклюжими шагами. Они танцевали уже больше минуты, прежде чем Лука наконец заговорил:

– Так что, когда свадьба? – Насмешка в его голосе была немного жестокой. Слишком реальной. – Я приглашен?

Он говорил о ней и фюрере, поняла Яэль. По крайней мере, это означало, что ее заигрывания получились, как настоящие.

– Ты ревнуешь. – Она рассмеялась.

– Ты действительно так удивлена? – Он был смертельно серьезен. Эти умные, как у льва, глаза были мягче, чем когда-либо. Его рука была легкой-легкой на ее талии. – Ты действительно не знаешь?

Яэль знала. И ее поражало, что даже несмотря на колдовской котел гнева и боли у нее в груди, юноша в коричневой куртке все еще мог найти ее сердечные струны. Задеть их. Заставить ее почувствовать что-то еще…

«ОСТАНОВИСЬ… ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ЗА ЭТИМ»

Она снова ускользала. Становилась той, кем не была. Той, кого Лука полюбил задолго до того, как Яэль украла ее лицо.

Она столько пыталась ему сказать. Позволить ему (и, во многих отношениях, себе) легко преодолеть это:

– Лука. Я… я не та, кого ты сможешь когда-нибудь полюбить.

Но Лука Лёве не привык воспринимать ответ «нет».

– Я знаю, что ты открещиваешься от брака и Лебенсборна, но обещаю, со мной все будет иначе. Я пытался жить дальше после прошлого года. Но каждая девушка, которую я встречал, была банальной, скучной, как корова. Ты бросаешь мне вызов, Адель. Всегда.

Какими бы мягкими не были глаза Луки, его лицо было даже мягче. Черты лица, которые могли заставить сто тысяч немецких девушек упасть в обморок, смоделированные столькими эмоциями, такая огромная твердость в нем растаяла.

– Ты неправа, – прошептал он. – Другой такой нет.

Проклятье! Он что… делает ей предложение?

Ей необходимо было положить этому конец. Быстро. Прежде чем камеры «Рейхссендера» учуют хоть намек на это. Прежде чем весь бальный зал заохает и заахает, а ее шанс потанцевать с фюрером будет уничтожен.

– Мы никогда не сможем доверять друг другу, – сказала она.

– Глупости. – Лука покачал головой. – Мы уже квиты. Помнишь?

Ее «нет» должно было быть посильнее этого. Разрушающее надежду. Что-то такое, от чего Лука не оправится. По крайней мере, за несколько минут.

– Я не люблю тебя. – Яэль не хватило духу посмотреть на Луку, когда она это сказала. (Или, может быть, снова, у нее было слишком много духа). Вместо этого она взглянула на кольцо зрителей. Нашла его. Того, для кого была бессердечной. – И никогда не полюблю.