– Это конец, правда? – спросил он таким тоном, что Яэль вдруг разглядела все вещи в своем номере. Тяжелые шторы, идеально подходившие для связывания, которое она применила в Риме. Бронзовые лампы у кровати, достаточно тяжелые, если до них дойдет…

Она действительно, честно надеялась, что нет.

Феликс скрестил руки, так что повязка пульсировала темно-красным на месте его сердца.

– То, что они хотели, чтобы ты сделала… Предполагаю, что это должно произойти сегодня вечером? На балу? Разве не поэтому ты приняла приглашение Луки?

Телевизор заполнил ее молчание свежими кадрами прямой трансляции церемонии награждения. Той, что в настоящее время проходила где-то в саду дворца. Той, на которую Яэль и другие гонщики не были приглашены. (Зачем чествовать слабость?) Лука стоял на платформе, спрятав руки за спину. Гора Фудзи возвышалась на большом расстоянии за ним. Император Хирохито стоял справа. А рядом с ним…

Волоски встали дыбом на всей коже Яэль, когда она посмотрела на фюрера – живого в черном и белом. Он держал два Железных креста в руках. Два телохранителя СС застыли рядом с ним.

Адольф Гитлер был здесь. В саду. В пределах досягаемости.

Руки Яэль чесались достать пистолет.

Феликс заметил это. Он изменил положение тела, чтобы закрыть экран. Поэтому она могла видеть только его контур.

– Если твоя миссия является тем, чем я думаю… что ты собираешься сделать. – Он пробирался через эти слова, как солдат по минному полю. – После такого домой не возвращаются.

Яэль почти улыбнулась, когда он это сказал, потому что он был прав. Потому что было так много всего, из чего она не вернулась. Потому что все эти версии ее были разбросаны у нее по всей руке, и она только начинала снова их собирать.

– Возможно, мир несправедлив… но ты не должна быть единственной, кто может его спасти, – сказал Феликс.

– Кто-то должен это сделать, – откликнулась она в ответ.

Но он не был Аароном-Клаусом. Даже чуть-чуть. Он не понимал.

– Возможно. Но не ты.

«Ты все изменишь», – зашептали ее призраки. – «Ты, Яэль».

– Я тренировалась для этого, Феликс, – пыталась объяснить она. – Я могу все исправить. Я могу сделать мир правильным. Я могу сохранить нашу семью.

– Я хотел доверять тебе, хотел помочь. Но когда действительность – вот она… Ты можешь умереть, Ада. Ты можешь добиться того, что всю нашу семью убьют.

Сейчас в голосе Феликса был страх – страх, страх, страх – когда он шагнул вперед. Он заставил ноги Яэль напрячься под складками кимоно. Заставлял ее ум прорабатывать физику комнаты.

«Каждый боится», – зарычал ее четвертый волк. – «Даже он».

Она не должна была открывать дверь. Она не должна была впускать его.

– Феликс. – Ее голос был низким и полным предупреждения.

– Некоторые вещи слишком поломаны, чтобы можно было их починить. – Он сделал еще один шаг, когда сказал это. Потому что это было крушение, которое, как ему думалось, он мог остановить. Потому что он сделает все, чтобы уберечь ее – нет, свою сестру.

Когда он бросился на нее, Яэль не удивилась. Только опечалилась.

Ей следовало полагаться на скорость. Это было не так просто в кимоно, но ей удалось уклониться от его нападения и хватки. Вывернуться за пределы досягаемости. Они поменялись местами, поэтому он стоял спиной к двери, а она – к шторам.

– Пожалуйста, Ада. Даже если тебе удастся задуманное, что по твоему мнению Гестапо сделает с мамой и папой? Ты уничтожишь их…

Она могла бы сказать ему, что снаружи их жилья во Франкфурте ожидали боевики Сопротивления. Готовые быстро доставить Вольфов в безопасный дом, как только дело будет сделано. Объяснить, что их настоящая дочь была в безопасности, и не была убийцей мирового класса.

Но времени не было. Феликс снова сделал выпад. Так как он хотел только удержать сестру, его движения были неохотными, медленными, от них легко было увернуться. Яэль позволила ему пронестись к бордовым шторам и окну.

Она повернулась обратно, вонзила ногти в тяжелые бархатные шторы и потянула. Занавески выскочили из колец, и номер снова наполнился светом. Феликс споткнулся под тканью: слепой и запутавшийся. Яэль работала быстро, прижав его к полу и туго пеленая. Закончив, она откинула ткань, чтобы Феликс мог дышать.

Яэль знала, что должна была сделать. Она использовала правую руку, чтобы держать ткань. (Он уже извивался изо всех сил, как яростная куколка.) Другая рука полезла в широкий пояс за пистолетом.

Феликс прекратил ерзать, застыл, как мертвый под ней. Его глаза были прикованы к ее левой руке. Но он смотрел не на П-38. Проследив за его взглядом, Яэль увидела своих волков. Всех пятерых – без повязки и бегущих, бегущих, бегущих в шелк кимоно, собравшийся на локте.

Чертовы открытые рукава!

Брат Адель даже не смотрел на пистолет. Он был слишком заворожен чернилами. Закрученными черными зверями, рвущими когтями кожу его сестры.

– Что это такое?

Не «что».

Кто.

Кто, кто, кто, кто, кто.

– Ты должен был уехать домой. – Яэль хотелось плакать, когда она сказала это. Она взяла пистолет в ладонь, прикладом вперед.

Феликс смотрел, как она это делала. Его глаза были так сильно похожи на глаза Адель, наполненные тем же льдом, приготовленным на медленном огне знанием, что что-то было не так.

– Я не понимаю, – сказал он наконец.

– Поймешь, – ответила Яэль. – И когда поймешь, знай, что мне жаль. Ты хороший брат.

Ей не хватило духу сделать этот удар пистолетом таким же тяжелым, как последний (или может быть, слишком хватило духу). Когда дело было сделано, она не смогла слишком долго смотреть на Феликса. Она развернула его из испорченного бархата, порвала простыню на полоски и превратила их в веревки. Три вокруг его ног, две вокруг запястья, одна на кляп. Даже если Феликс очнется раньше, чем закончится бал, у него уйдут часы, чтобы освободиться.

После того как брат Адель был надежно связан и спрятан под кроватью, Яэль приложила все усилия, чтобы повесить занавеску обратно на рейку, заколоть волосы, подправить макияж. Вернуть все, как было раньше.

Некоторые вещи слишком поломаны, чтобы можно было их починить.

Был ли Феликс прав? О его семье? О мире? О… ней?

Как уже сломанной быть слишком сломанной?

Глаз Яэль поймал проблеск серебра. Карманные часы Мартина лежали на полу у телевизора. Они, должно быть, выскользнули из кармана Феликса, когда он рванулся вперед. Яэль опустилась на колени и сгребла часы ладонью. Почувствовала прохладу деформированного металла, нацарапанное имя мертвого брата, пульс часов еще тик, тик, тикал по ее коже. Яэль закрыла глаза и вспомнила десятки блестящих частей, разложенных на столе. Как брат Адель копался в том, что выглядело невозможным беспорядком, с помощью своего пинцета. Брал все эти кусочки, клал их обратно на место.