— Нет, это вам спасибо!

В одиночной камере в Лефортовской тюрьме томился Олег Лисицын. Именно томился, а не просто сидел или скучал. Все его существо переполняло одно чувство: жгучая лютая ненависть. Ненависть и прежде владела им и руководила его действиями, ведь неспроста он задумал даже убить того, кого раньше любил, а теперь так неистово возненавидел. Но теперь он вышел на некую следующую, более высокую ступень: ему казалось, что его, как физической оболочки, больше нет, он был весь воплощенная ненависть. Порой он чувствовал, что сходит с ума, да, возможно, был и не так уж далек от помешательства.

Сознание того, что его друг-враг отделается легким сроком за мошенничество, а то и вовсе откупится при помощи ловкачей-адвокатов, в то время как он сам будет пожизненно гнить в лагере, отбывая наказание за деяние, которое он так мечтал совершить, но не сумел, заставляло его скрипеть от ярости зубами. И демон самоуничижения терзал его не очень стойкую душу.

— Правильно! — говорил он вслух, обращаясь к серым камерным стенам. — Все правильно! Потому что ты — ничтожество. Он всегда все делал лучше тебя. Лучше учился, лучше боксировал. Лучше клеил баб. Лучше делал бизнес. Уж наверное, если бы он собрался тебя убить, то ты бы уже давно жарился в аду на сковороде. А ты даже этого не смог. Ничтожество. Ноль! Поделом тебе.

Раздался душераздирающий железный лязг, дверь со скрипом отворилась, и в камеру вошел охранник.

— Заключенный Лисицын, на выход. Олег посмотрел на него вопросительно.

— Вам разрешено свидание. Он замер.

— Я не просил о свидании.

— Неважно. Ваш брат договорился с кем надо, — охранник подмигнул, — и вам разрешили его увидеть.

— Кто? — Охранник увидел, как глаза Лисицына наливаются кровью. — У меня нет никакого брата. Я никуда не пойду.

— Но как же? — растерялся вертухай. — Мне приказано вас доставить…

— Я никуда не пойду. Хочешь — силой выноси.

Олег произнес эти слова тихим, сдавленным голосом, после чего вдруг вскинулся и принялся бешено орать:

— Нет у меня брата! Нет, понимаешь, ты? Коз-зел! Нет никакого брата и в помине! Не знаю я никакого гребаного брата! Раньше был, да, был брат, а теперь вот нет! Нет — и точка! Ишь чего придумали, ур-роды! Нет брата, нет! У меня! Нет! Ты понял меня, придурок?

Это была истерика. Изо рта у Лисицына пошла пена. Он орал и бесновался, не слушая увещеваний своего перепуганного тюремщика. Надо сказать, что к Олегу Лисицыну — личности важной и богатой — в Лефортове относились чуть более трепетно, чем к обычному рядовому заключенному. Через несколько минут прибежал тюремный врач, вызванный взволнованным охранником, сделал больному успокоительный укол.

Олег постепенно обмяк, глаза его потускнели — это начинало действовать снотворное. Последнее, что он еще проговорил слабеньким голоском, уже совсем засыпая, было:

— У меня нет никакого брата.

Юрий Васильевич Владимирский вышел из подъезда дома, где жил Турецкий, и сел в свой автомобиль. Но не успел он тронуться с места, как его мобильный телефон зачирикал марш из «Аиды».

— Алло.

— Юрка, это я, — прозвучал в трубке узнаваемый голос Геральда Райцера. — Привет!

— Герка-а!! — завопил Владимирский. — Герка, дружище! Я так рад тебя слышать!

— По правде сказать, старина, я уже пару дней собирался тебе позвонить, но ждал тут одного известия.

— Что такое? — насторожился Юрий Васильевич.

— Да ничего плохого, — рассмеялся Райцер в трубке. — Что ты сразу напрягся-то?

— Скажи мне, Герка, главное: тебе скрипку уже вернули?

— Да! — торжествующе воскликнул Геральд Викторович. — И это один из поводов, по которому я тебе звоню. Знаешь, я сначала хотел даже сам прилететь за ней в Москву, боялся кому-то ее доверить. Но, к сожалению, эта поездка совершенно не вписывалась в мой график, и тогда я подумал: а, чего уж там! Все равно она, бедная, была в чужих руках, столько натерпелась, ну что же, еще одна авантюра на ее голову. Как-никак, она у меня бывалая, у нее биография дай бог каждому. Или не дай бог.

— А кто тебе ее привез?

— Лично сам атташе по культуре нашего посольства в Москве. Я решил, что могу ему доверить свою девочку. Все-таки культурный атташе должен быть культурным человеком, — попытался скаламбурить Райцер.

— Как она, в порядке? — взволнованно спросил Владимирский.

Они разговаривали так, как будто речь шла о живом существе, а не о неодушевленном предмете. Впрочем, так ли уж и о неодушевленном?

— Да, в полном порядке. Старушке опять повезло. Надеюсь, это уже последнее ее приключение.

Владимирский облегченно вздохнул.

— Старик, я не могу тебе передать, как я рад! Знаешь, это меня сильно пригибало к земле, вся эта безумная история с похищением скрипки. Теперь я наконец вздохну свободно.

— А уж я-то как рад! — опять рассмеялся Райцер. — Будем называть вещи своими именами, эта история со скрипкой пролегла между нами чем-то… каким-то минным полем. Между тобой и мной. Хотя я прекрасно понимаю, что ты тут совершенно ни при чем, и я надеюсь, ты понимаешь, что я это понимаю. Но все же это лежало каким-то грузом на нашей дружбе. Я твердо знал, что ты наверняка винишь себя — ведь это именно ты так звал меня в Москву — и готов взять на себя ответственность за то, в чем ты лично не виноват.

— Так это и было. Но теперь…

— Но теперь все закончилось счастливо. И я еще раз хочу тебе сказать, что мне очень легко и удобно с тобой игралось. И я надеюсь, что не в последний раз.

— Ты приедешь к нам еще? — просиял Владимирский.

— Конечно, приеду! Отчего же мне не приехать? Но Москва — не единственная концертная площадка, где мы можем сотрудничать. А я уверен, что нам нужно чаще работать вместе, это может быть очень плодотворно. Не говоря уже — приятно.

— Герка! Ты прелесть!

— На самом деле у меня планов громадье. Я хочу все-таки заставить тебя тоже взять в руки скрипку. Например, было бы здорово сыграть вместе Симфонию Кончертантэ Моцарта, а я могу сыграть на альте. Ты сможешь одновременно играть партию скрипки и дирижировать?

— Что за вопрос, конечно, смогу! — радостно вторил Юрий Васильевич. — В прошлом сезоне мы таким макаром играли ее с Юрой Башметом. А между прочим, я тоже могу сыграть на альте, у меня есть прекрасный альт Амати.

— Ладно, мы бросим жребий, кому из нас суждено стать альтистом. Но это так, дальние прожекты. Давай поговорим о насущном.

— Ты о чем?

— Слушай меня внимательно. В субботу у меня концерт в Вене, в Музик-ферайне, с оркестром Венской филармонии. Дирижировать должен был Зубин Мета, но с ним приключилась какая-то неприятность, короче, он заболел.