– Как себя чувствует ваш племянник? – довольно формальным тоном спросила Тереза.

– Джеки? – Он вновь улыбнулся. – Прошел боевое крещение. Наложили шесть швов, и он неимоверно гордится ими.

Коллега за ее спиной вновь кашлянула, и Тереза, не зная, что еще сказать или как поступить, предложила:

– Могу я проводить вас?

Когда вращающаяся дверь выпустила ее из библиотеки на зимнюю улицу, она сразу увидела его; он взял ее за руку и отвел в сторону, обойдя спешащих по делам прохожих и выводя из-под освещенного портика под открытое небо, где его лицо и ресницы сразу заблестели от легких капель дождя.

– Я даже не знаю, как вас зовут, – пылко, с какой-то новой искренностью произнес он.

– Тереза, – ответила она, – Тереза Ханрахан. А вас?

– Джонни Демарко, – он мягко пожал ее пальцы. – Да, – смущенно продолжил он, улыбнувшись, – очень приятно познакомиться.

– Спасибо за шарф.

– Надеюсь, вам понравится. Я сам выбирал. Он немного ярче вашего, но я подумал, что, пожалуй, не помешает чем-то подчеркнуть синеву ее глаз. Вы не представляете, каких трудов мне стоило доставить его. Сегодня я обошел все библиотеки Бруклина, выискивая ту самую девушку, просто чтобы…

– Я обручена, – тихо обронила Тереза.

– Вот как? – не сводя с нее пристального взгляда, произнес он и, отступив в сторону, привалился к стене библиотеки. – Вот как, – повторил он, достал зажигалку и, взяв сигарету, поднял голову к темнеющему небу. – В общем, – затянувшись, добавил он, – полагаю, это логично.

– Я не знала… – начала Тереза. – Я не знаю…

Он издал короткий, невеселый смешок.

– На самом деле, я тоже, – он опять затянулся сигаретой, – я имею в виду, собираюсь обручиться. Вот-вот.

– Ох, – сказала она, пытаясь подавить волну печали и ревности, поднимавшуюся в груди.

Бросив сигарету на землю, Джонни Демарко повернулся к ней:

– Ладно, что вам хотелось бы сделать?

* * *

Лишь через четыре года она увидела его снова. Бруклин – большой город, и несмотря на то, что итальянцы и ирландцы отмечали одинаковые праздники и посещали одинаковые мессы, они гуляли в разных парках, ходили по разным улицам и разным магазинам.

Пол сказал, что им следует открыть магазин на второй день Пасхи; его мать поджала губы и с грохотом поставила сковороду на плиту, всем своим видом выражая несогласие. Тереза не имела своего мнения по поводу времени открытия магазина – ее это абсолютно не волновало: ей хотелось только удалиться в соседнюю комнату, положить голову на прохладную подушку, натянуть одеяло и погрузиться в роман, который она одолжила на прошлой неделе, но прочла пока всего пятнадцать страниц, почти все ее время отнимали дети и работа в магазине.

Но ради умиротворения старшей миссис Салливан открылись они только после полудня. Ко времени второго завтрака первого понедельника Пасхи Тереза успела побывать на церковной службе, приготовить ленч, удобно устроить малышку в манеже задней комнаты, а старшую девочку, под периодически бдительным присмотром ее бабушки, занять игрой с подсчетом сушеных бобов, и теперь стояла за деревянным прилавком в магазинной униформе, натянувшейся на ее животе из-за третьей беременности – очередной дочери, как показало будущее.

Она переминалась с ноги на ногу, обслуживая подслеповатую соседку из ближайшего к ним квартала, когда, еще не видя его, услышала:

– …но только на минуту, ладно? – произнес он.

Его спутница выглядела прекрасно, и это открытие доставило Терезе в равной мере боль и удовольствие. Миниатюрная итальянка с завитой по последней моде прической держалась за него своей затянутой в перчатку рукой. Когда они направились в сторону ее отдела, Тереза заметила, что живот этой женщины выдается так же, как ее собственный.

– Что-нибудь прохладительное, Джонни, содовую или фруктовое мороженое, – сказала его супруга. – Что лучше, как ты думаешь?

И вот это случилось: он увидел ее. Радостное потрясение, отразившееся на его лице, явно выдало то, что он узнал ее. Их взгляды сцепились так же, как четыре года назад, и все окружающее – прилавок, голоса, магазин, покупатели, ряды полок с банками, склянками и упаковками с мукой – словно исчезло. «Это вы», – казалось, говорили его глаза, и она отвечала: «Да, я».

Соседка никак не могла выбрать один из двух видов консервированных бобов, а его жена рассуждала о том, какую содовую она любит больше всего, спрашивая Джонни, будет ли она достаточно холодной, ведь нынче выдался жаркий апрельский день, а Тереза вцепилась в прилавок, чтобы не упасть, точно в магазин вдруг ворвался шквальный ветер.

Когда соседка наконец удалилась, шаркая туфлями, Тереза слегка подняла подбородок и глубоко вздохнула. Его жена отвернулась к холодильнику выбрать напиток, и тогда Джонни сказал:

– И вновь привет.

– Привет, – ответила Тереза, мельком глянув в сторону Пола, который стоял на стремянке в другом отделе магазина.

Жена с вопросительным видом поставила содовую на прилавок.

– Это Тереза Ханрахан, – пояснил Джонни, – она… – он, казалось, растерялся, его пояснения затихли на опасной ноте, побудив жену бросить на него пристальный взгляд.

– Салливан, – отстраненно услышала Тереза свою поправку, – однажды я помогла вашему племяннику, когда он попал в беду.

Жена распахнула глаза.

– Вы имеете в виду Джеки? Он вечно попадает в неприятности. А меня зовут Лючия, – сказала она, – почему-то муж забыл представить меня.

Тереза любезно кивнула ей.

Глаза Лючии скользнули по униформе Терезы.

– И вы тоже?

– Да.

– У вас первый?

– Третий.

Брови Лючии удивленно взлетели.

– Третий? Санта Мария, мне никогда не решиться на трех. Одно ожидание первенца уже доставило мне жутко много хлопот. На днях я как раз говорила Джонни: «Милый, мне вполне хватит одного».

Тереза взяла бутылку, открыла крышку и передала напиток женщине.

– Возможно, – сказала она, – у вас еще будет время передумать.

– Никогда, – бросила Лючия, направляясь к выходу.

Джонни задержался у прилавка лишь чуть дольше. «Никто не мог ничего заметить», – позже говорила себе Тереза: в этом она была практически уверена. Он положил ладонь на широкую потертую деревянную поверхность прилавка, точно напротив руки Терезы. Он сложил из своих пальцев своеобразную фигуру: подвернул указательный и средний, а большой и последние пальцы вытянул вперед, словно в жесте одобрения, или приветствия, или, возможно, прощания. И после этого он опять надолго исчез из ее реальной жизни.

* * *

Она вела подсчет годам: один, потом второй, третий, четвертый и даже дольше. Родители Пола переехали жить к одной из его сестер. Выдержав пристойное время, Тереза предложила Полу превратить опустевшую комнату в спальню для девочек, и он согласился. Пришел его приятель, столяр, и соорудил двухъярусную кровать.