Малдерик. – И не вводить. Я просто обсуждаю этот вопрос. Если вы не хотите давать эти лекарства пациентам, не давайте, и можете ни о чем не волноваться».

Малдерик не была знакома с Фурнье до урагана, но после случая с кошкой начала склоняться к мнению, которое высказывали о Фурнье некоторые медсестры. Они считали, что ее поведение может вызывать у других людей раздражение. Когда Фурнье бывала чем-то недовольна, она даже не пыталась скрыть это и часто выражала свои негативные эмоции вслух, вставляя в речь цветистые ругательства, не скупясь на нелицеприятные комментарии. Многим такое поведение казалось неподобающим. Создавалось впечатление, что Фурнье совершенно не волновало, как ее слова будут восприняты окружающими.

У Кэтлин Фурнье не было собственных пациентов. Доктор Ричард Дейчман платил ей фиксированное жалованье за то, что она помогала обслуживать пациентов подчиненных ему врачей, включая больных как Мемориала, так и «Лайфкэр». Особенно часто это случалось в выходные, когда дежурил Дейчман. Вышло так, что Фурнье согласилась поработать во время урагана, хотя была не ее смена: один из врачей попросил ее поменяться, поскольку хотел устроить день рождения для своей дочери. Когда ураган стих, Дейчман предложил Фурнье отправиться домой. Позднее он упомянул, что даже ее внешность вызывала раздражение. Вот и теперь большой компресс над покрасневшим левым глазом женщины был зафиксирован не слишком свежим куском лейкопластыря. Из-за высокой влажности воздуха, которая больше подошла бы террариуму, а не больнице, пластырь то и дело отклеивался, что тоже было малоприятно.

Так или иначе, Фурнье решила остаться в больнице и работала усерднее многих других своих коллег, причем часто оказывалась рядом с Анной Поу. В то утро Фурнье улеглась на ковер в вестибюле второго этажа рядом с пациентами, поближе к переносному вентилятору. Он работал от отремонтированного, но явно перегруженного резервного генератора, поэтому его лопасти вращались на невысокой скорости. Из-за того, что вентилятор был подключен к сети через удлинители, а также из-за высокой нагрузки реле генератора то и дело отключало подачу электричества. Поэтому кто-то постоянно бегал в гараж, чтобы переключить устройство. Врачи, совещавшиеся в рентгенологическом кабинете, решили убедить Фурнье покинуть больницу, как только прибудет первый транспорт. Одного из них отправили поговорить с ней, но врачу показалось, что Фурнье выглядит вполне нормально, и он решил не настаивать.

Фурнье не могла согласиться со словами Малдерик. Во всяком случае, с тем, как она их истолковала. Поэтому она сделала то, что делала всегда, когда испытывала сомнения, – открыто поделилась ими с другими людьми. Она спросила у одной из опытных медсестер, Фрэн Батлер, что она думает насчет разговоров об усыплении больных из гуманных соображений. «Это неприемлемый вариант», – ответила Батлер. Она придерживалась такой точки зрения четверть века, с тех самых пор, как стала медсестрой, – и как человек, и как профессионал, и как христианка. Батлер была убеждена, что морфий следует использовать только в тех случаях, когда больной явно страдает, и делать это исключительно для облегчения его состояния. Она обучалась своему ремеслу в Благотворительной больнице, повидала всякое и считала, что, хотя Мемориал и «не Тадж-Махал», условия пребывания в нем нельзя было назвать невыносимыми. Временами по верхним этажам больницы, проникая в помещения через разбитые окна, пробегал легкий ветерок. Батлер обрезала форменные штаны, превратив их в шорты, переобулась в легкие шлепанцы, повесила на шею пару связанных вместе резиновых перчаток, набитых кусочками льда, и работала не покладая рук. Эта коренастая, немолодая уже женщина, потная, с красным лицом, была убеждена в том, что все должны оставаться на своих местах и «держаться» – во что бы то ни стало.

Мнение еще одного человека, пульмонолога Джона Тиля, Кэтлин Фурнье выяснила, когда они вместе пытались усыпить двух сиамских котов за углом коридора второго этажа, в котором лежали больные. Коты принадлежали женщине-фармацевту, она жила одна и считала их своими детьми. Фармацевт попросила Фурнье усыпить своих любимцев, уверенная, что ей придется оставить их в больнице.

Фурнье держала одного из котов, а Тиль пытался нацелить иглу шприца таким образом, чтобы она вошла прямо в сердце животного. Тут-то Фурнье и сообщила ему, что не хочет участвовать в усыплении пациентов из якобы гуманных соображений. Тиль ответил, что понимает ее и они с другими врачами все устроят. Фурнье, судя по всему, не совсем поняла, что он имел в виду.

Прежде чем Тиль успел ввести коту хлористый калий, который должен был вызвать остановку сердца, животное вырвалось из его рук и разорвало когтями его пропотевшую форменную рубашку. В это же время кто-то другой сделал инъекцию второму коту и выбросил его тельце сквозь разбитое окно в воду.

Фурнье поговорила еще с одним врачом, Брайантом Кингом, с которым была знакома со времен учебы на медицинском факультете Тулейнского университета. Прежде чем начать беседу, она отвела его в сторону. Дело происходило на втором этаже. «Это должно остаться между нами», – заявила она первым делом. Затем слова так и полились из ее рта. Она поделилась с Кингом и беспокойством за судьбу своего кота, и тревогой за пациентов. Больные ужасно мучаются, сказала она, а затем поинтересовалась, как Кинг относится к идее избавить их от страданий. Тот ответил, что если бы удалось включить систему кондиционирования воздуха или задействовать побольше вентиляторов, то это могло бы помочь.

«Нет, я не об этом», – сказала Фурнье. И в самом деле, она имела в виду совсем другое. Фурнье рассказала Кингу о своем разговоре со Сьюзан Малдерик и Анной Поу.

«Я не могу участвовать ни в чем подобном, – твердо ответил Кинг. – Я категорически против – на сто процентов». Идея показалась ему вопиющей глупостью. В конце концов, с начала наводнения прошло всего два дня, в большинстве помещений Мемориала было сухо, никто не утонул, в больнице имелись запасы еды и воды.

Кинг сказал Фурнье, что врач не должен ускорять смерть пациента. Он понимал, что ситуация была серьезной. В конце концов, он сам, своими руками незадолго до восхода солнца доставил в часовню тело умершего пациента. Он, в отличие от Поу, Фурнье и Малдерик, поднимался на седьмой этаж, чтобы осмотреть пациентов и провести триаж, разделив их на три категории. Пациенты, остававшиеся наверху, страдали от жары и вообще чувствовали себя плохо, некоторых из них можно было назвать неизлечимо больными. Но никто из них, по мнению Кинга, не испытывал такой сильной боли и страданий, которые требовали бы применения седативных препаратов, не говоря уже об эвтаназии из гуманных соображений.

В обычной ситуации врачи иногда назначали тяжелым больным успокоительные препараты, от