— Неужели ты намерен выпустить его на свободу?

— Но у меня есть противоядие! Я выпущу на волю смерть —и я же буду дарить спасение от нее! Представляешь, какая власть сосредоточитсяв моих руках? И только от тебя зависит, стать ли рядом со мной или погибнуть встрашных мучениях!

— А Маша? Какую судьбу ты уготовил ей?

Антонио оглянулся на девушку, как будто только сейчас увиделее.

— Она — только ключ к тайнику, — проговорил онпренебрежительно. — Только сосуд с кровью, необходимой для проведенияритуала, всего лишь код, при помощи которого я открою дверь к могуществу! Все!Время настало! Не отвлекай меня пустыми разговорами!

Профессор развернул картину Леонардо, приложил ее к боковойстенке ящика и внимательно вгляделся в нее. Солнечный луч коснулся лицамладенца, и его взгляд озарил взволнованных людей рассветным сиянием, казалось,благословляя их и даря вечное спасение. Но Антонио не обращал внимания навыражение лица, его интересовало только расположение деталей картины и точка, вкоторой ее коснулся луч. Высчитав что-то, Антонио выхватил из-за пояса тонкийкинжал и ткнул его острием в центр освещенного солнцем треугольника. Старыгинахнул — казалось, нож, повредивший картину, ударил его прямо в сердце. Хотяему, возможно, оставалось жить совсем немного, но рана, нанесенная великойкартине, причинила ему невыносимую боль.

Профессор, не обращая внимания на эмоции реставратора,отбросил картину на каменные плиты двора и повернулся к Маше.

— Руку! — выкрикнул он безумным голосом. Правуюруку!

Девушка медлила, и тогда Антонио схватил ее за руку, укололпалец кончиком кинжала и приложил к той точке, которую определил при помощикартины. Кровь, попав на поверхность таинственного контейнера, зашипела,запенилась, и вдруг в этом месте приоткрылось небольшое отверстие, словнозамочная скважина.

— Получилось! — выкрикнул профессор и, выхватив изкармана каменную призму с изображением Древней Матери, попытался вставить ее воткрывшееся отверстие.

Ничего не произошло.

— Форма.., форма не та… — бормотал профессор, вращаякаменную призму, пытаясь вставить ее другим концом. Руки его тряслись отнетерпения.

— Ключ! — выкрикнул он в бессильной ярости. —Ключ не тот!

Вдруг он повернулся к Маше и прохрипел:

— Я знаю.., я чувствую.., ты пыталась обмануть меня,скрыть от меня настоящий ключ!

Старыгин бросился вперед, заслоняя собой девушку. Антониовытащил пистолет, нажал на спуск.., но курок только сухо щелкнул. Тогдапрофессор ударил Старыгина рукояткой пистолета в висок. Дмитрий Алексеевичпокачнулся и отступил, а Антонио яростно рванул одежду девушки.

— Ключ! Отдай его, или берегись!

И вдруг Маша почувствовала на груди едва ощутимую пульсацию.Ключ, как живое существо, шевельнулся, рванулся на свободу. И она поняла, чтоон сам распорядится своей и ее судьбой…

— Возьми, — проговорила она, протянув на ладонишарик, опоясанный плоским мерцающим кольцом.

— Вот он! — радостно воскликнул профессор. Вот он,подлинный ключ! Я чувствую это!

Суетливым поспешным движением он выхватил ключ из рукдевушки и вставил в выемку тайника. Шарик встал на место, как влитой, и снегромким щелчком погрузился в стенку металлического контейнера. Тотчас тайник окуталсязолотистым туманом, из него послышался грохот, будто внутри этого ящикаразразилась гроза.

И тут с ковчегом тайны начали происходить удивительныепревращения. Стенки его, секунду назад совершенно непрозрачные, тусклоотсвечивавшие матовой металлической поверхностью, засветились пепельным луннымсиянием и постепенно сделались прозрачными, как будто растаяли под робкимутренним светом. Сквозь них медленно проступила, проявляясь, как любительскаяфотография в кювете с проявителем, внутренность ковчега.

Маша ахнула от ужаса.

Внутри ковчега, свернувшись, как младенец в утробе матери,покоился чешуйчатый монстр, напоминающий огромную уродливую ящерицу с двумяголовами: одна на обычном месте, другая, маленькая — на массивном, изогнутомхвосте. Это было то самое чудовище, которое предок профессора, Чезаре да Сэсто,изобразил на своей кощунственной картине.

Вдруг монстр шевельнулся, как будто что-то прервало еготысячелетний сон. Он потянулся, приподнял голову — большую из двух и открылглаза, приподняв тяжелые кожистые веки. Сквозь стенки ковчега взгляд чудовищанащупал Машу. Голова девушки закружилась, она почувствовала отвратительнуютошную слабость. Взгляд древнего зверя словно пронзил ее насквозь, лишив воли испособности к сопротивлению. Как ни страшен был взгляд на картине, но в этомчиталось куда большее средоточие зла, древнего и мрачного, как само время.

И словно этого было мало, открылись глаза на второй,маленькой голове и так же, как первые, нащупали своим взором Машу. Этот взглядказался еще отвратительнее первого, потому что в нем была не только застарелаяненависть ко всему живому, но и гнусная, издевательская насмешка над жизнью.

Монстр расправил короткие когтистые лапы и потянулся, каквыспавшийся кот, на мгновение сладко зажмурив все четыре глаза.

В это мгновение воля вернулась к Маше, она протянула руку иприкоснулась к впечатанному в стенку ковчега пентагондодекаэдру, словно просяего о помощи. Ведь ей подарил его дед, передал ей, как талисман, призванныйуберечь от любой опасности., ведь он отдал его ей, тем самым лишившись защиты,из-за чего, может быть, и погиб…

Талисман словно только и ждал этого прикосновения. Онтихонько запел, зажужжал, как большой полосатый шмель, и начал медленновращаться.

В то же время монстр, заключенный в ковчег, окончательнопроснулся, широко открыл глаза и выгнул спину, упершись ею в верхнюю стенкусвоей темницы. Короткие лапы уперлись в пол, он напрягся, и Маша поняла, чтоеще немного — и ковчег треснет, как яичная скорлупа, выпустив на волю своегоужасного пленника. Не хотелось даже думать, к чему это приведет. Передвнутренним взором девушки возникли странные, чудовищные картины — поля,покрытые пеплом и трупами, реки, багровые от крови, смрад горящих городов…

Но тихий звон, издаваемый вращающимся талисманом, становилсявсе громче, все слышнее и наконец заполнил собой весь внутренний двор палаццода Сэсто. В то же время внутри ковчега засверкали короткие ослепительныемолнии, пронзая чешуйчатое тело амфиреуса. Чудовище замерло, пытаясьразобраться в своих ощущениях. На его большей морде возникло недоумение, скаким всякий сильный хищник, не знающий достойных врагов, встречает неожиданныйотпор. Недоумение сменилось детской обидой, словно у чудовища отняли обещаннуюигрушку — целый мир, который он приготовился осквернить и опустошить своимгубительным дыханием.

На смену обиде пришла гримаса боли, и зверь задергался,подгибая то одну, то другую лапу.