что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка, чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, немножко естественности, а уж опытность доделает все остальное». Она подробно описывает, какой режим она предусмотрела для младенца, как его закаляют по ее распоряжениям, и мечтала: «Слушайте, не думайте воображать, что я хочу сделать из Александра разрубателя Гордиевых узлов. Ничего подобного… Александр будет превосходным человеком, а вовсе не завоевателем: ему нет надобности быть им».

Кроме успехов ее любимого внука, Екатерина любила еще хвастаться новыми украшениями Петербурга, Царского Села и других загородных резиденций.

Она писала, в частности: «Царскосельский сад, по словам англичан, разных путешественников изо всех стран и наших, побывавших в чужих краях, становится единственным в своем роде. Не говорю о комнатах; ибо Кваренги уверяет, что они столь же прекрасны, как и своеобразны, и что кто не видал их, тот не может составить себе о них понятия. Например, я пишу Вам в кабинете из массивного серебра, отчеканенного с узором из красных листьев; четыре колонны с тем же узором поддерживают зеркало, служащее балдахином дивану, обитому яркой зеленой материей с серебром московского изделия; стены состоят из зеркал, которым серебряные пилястры с красными же листьями служат рамами. Балкон выходит в сад; дверь образует два зеркала, так что она всегда кажется раскрытою, хотя бы была затворена. Этот кабинет очень роскошен, блестящ, весел, не обременен тяжелыми украшениями и очень приятен. У меня есть другой, на котором, как на табакерке, соединены белый и голубой цвет с бронзою; белое и голубое, а узор по ним из арабесок».

Она рассказывала о статуе Вольтера в Утренней зале, об Агатовых комнатах: «Чтобы подразнить Вас, я должна сказать, г-н кавалер, что Вы меня здесь нелегко найдете после обеда, потому что, кроме семи комнат, украшенных яшмою, агатом, настоящим и поддельным мрамором, кроме сада, прямо прилегающего к моим покоям, я обладаю громадной колоннадой, которая примыкает к тому же саду и оканчивается лестницей, ведущей прямо к озеру. И после того ищете меня, если хотите; если бы Вы когда-нибудь сюда приехали, то разве только лай Томасов укажет Вам путь, по которому я направляюсь, а иногда лепет пяти малюток (внучат), которые прилипают ко мне как репьи и надо мне стряхнуться, чтоб отогнать их, потому что они никогда бы со мной не расстались».

В конце жизни Екатерина словно подводит итог построенному ей в Царскосельском саду: «14 мая, в 7-мь часов утра, сидя на царскосельской колоннаде, откуда я вижу пред собой Пеллу[36], хоть отсюда до нее, по крайней мере, 35 верст, и кроме Пеллы мне видно около ста верст вокруг. <…> На моей колоннаде стоят бронзовые бюсты величайших людей древности, как то Гомера, Демосфена, Платона и проч. Есть несколько других статуй. Геркулес Фарнезский и Флора украшают лестницу колоннады, ведущую от террасы к озеру… Пишу Вам это перед стеклянной дверью, ведущей из моих комнат в цветочный сад сего 3-го июня после обеда; Вы должны еще знать, что трое из Томасов лежат вокруг меня на зеленом сафьянном диване, стоящем на воздухе, Св. Николай[37] Вам скажет, если Вы любопытны, что этот диван находится в полуоткрытых сенцах против сада и что я здесь, как Крымский хан в своем киоске, или попугай в своей клетке. Вы не имеете понятия, что такое Царское Село, когда стоит теперь ясная погода!»

Екатерина понимала смысл и значение дворцовых церемоний, но, видимо, порой они все же тяготили бывшую принцессу маленького и захолустного немецкого княжества, привыкшую к меньшей роскоши, но к большей свободе. Поэтому она при случае позволяла себе маленькие побеги от дворцовой рутины. «Я возвратилась в город (Москву. — Е. П.) вчера, — пишет она 20 августа 1785 г. из Петербурга, — так же, как и в прошлом году, неожиданно, я нахожу это прелестным: никто меня не провожает, никто не принимает, я проскальзываю как кот, так что никто и не заметит меня, а когда я уже приеду, то целые сутки все повторяют: она приехала неожиданно! — И вот пустые мечтатели и политиканы отыскивают на это причины, до того тонкие и скрытые, что их можно продеть сквозь игольное ушко. А Ваша покорная слуга покамест бегает по Эрмитажу, осматривает картины, играет со своей обезьяной, любуется на своих голубей, своих попугаев, своих американских пташек голубого, красного и желтого цвета и предоставляет всякому свободно толковать, подобно городу Москве».

А вот очерк ее повседневной жизни зимой в Петербурге: «Хотя я нынешним летом много странствовала по большим дорогам, но и осень эту я еще очень подвижна, потому что со дня возращения моего в город я ежедневно встаю утром в шесть часов, пью чашку кофе, а потом бегу в Эрмитаж и там от 6-ти до 9-ти верчу и переворачиваю винегрет, который называю извлечениями (видимо, Екатерина так описывает работу с документами. — Е. П.). Затем является Фактотум (Безбородко[38]) и все Фактотумы; в одиннадцать я возвращаюсь в свои комнаты одеваться и играть с толпою своих внучков и внучек; одевшись, иду обедать в Эрмитаж. После обеда я опять ухожу в свои покои, а оттуда опять в Эрмитаж, где прежде всего кормлю орехами беленькую векшу, которую сама приручила; потом играю несколько партий в бильярд. Затем я иду рассматривать свои резные камни или какие-нибудь эстампы, или брожу среди картин; после чаю делаю визит прелестной своей обезьянке, которую никогда не могу видеть без смеху, до того она забавна. В четыре я возвращаюсь в свои комнаты, до шести читаю я пишу, в шесть выхожу для приемов, с которыми теперь помирилась; в восемь я поднимаюсь на свои антресоли[39], куда собирается ко мне более избранное общество, в одиннадцать ложусь спать. Теперь Вы можете проследить за мною шаг за шагом всю зиму, если пожелаете».

Екатерина подробно рассказывала Гримму о своих путешествиях в Белоруссию и в Крым. А еще они обсуждали системы образования, существовавшие на тот момент в Европе, и ту, которую Екатерина будет создавать в России, труды просветителей, систему внутреннего управления, приближенных Екатерины, театральные постановки и, конечно, актуальные вопросы европейской политики, которые для обоих были бесконечно важны.

Уважение Гримма Екатерине не приходилось заслуживать так, как она заслуживала уважение Вольтера. Она признавалась: «Я не пишу Вам, а болтаю с Вами», и делает Гримму комплимент: «У Вас талант развития, вызывающий на свет то, что кроется в чужих головах, с которыми Вы имеете