Екатерина снова возвращается к вопросу о веротерпимости и пишет Вольтеру: «Вот, что между прочим я включила слово в слово в инструкцию для комиссии, которая будет переделывать наши законы: “В великом государстве, которого владычество распространяется на столько различных народов, насколько есть различных верований у людей, ошибкою, самою вредною для покоя и тишины его граждан, будет нетерпимость к их различным верам. Только мудрая терпимость, одинаково признаваемая православною верою и политикою, может привести этих заблудших овец к истинному верованию. Преследование раздражает умы, терпимость их смягчает и делает менее упорными, так как потушает распри, которые противны покою государства и союзу граждан”.

После того следует извлечение из книги Духа законов[31] о волшебстве[32], что было бы долго здесь сообщать, где говорится все, что можно сказать для предохранения, с одной стороны, граждан от зол, которые могут произвести подобные обвинения, не нарушая, однако, с другой стороны, спокойствия верований и не оскорбляя совести верующих. Я думала, что это единственный существенный путь ввести голос рассудка, когда дать ему в основание общественное спокойствие, в котором всякой отдельный член постоянно чувствует потребность и пользу».

И хвастается (иначе, пожалуй, не скажешь): «Я должна отдать справедливость народу: это превосходная почва, на которой быстро всходит хорошее зерно, но нам необходимы также аксиомы, бесспорно, признанные за истинные. Всякий другой найдет кому говорить, когда будет окончен французский перевод начал, долженствующих служить основанием наших новых законов. Я возьму смелость переслать его к Вам, и Вы увидите, что благодаря подобным аксиомам это сочинение заслужило одобрение тех, для кого оно было написано[33]. Я смею предсказывать успех этой важной работе, основываясь на горячем участии, которым каждый проникнут к ней. <…> Они так хорошо забыли обычай сжигать взаимно друг друга, что если бы нашелся какой-нибудь недогадливый и предложил депутату сжечь своего соседа в угоду высшему существу, то я ручаюсь, что не найдется ни одного, который бы не отвечал: он человек, как я, а на основании первого параграфа инструкции Ее Императорского Величества мы должны делать друг другу сколько возможно более добра и нисколько зла[34]. <…> На юге, может быть, скажут: какие времена, какие нравы! Но север сделает как луна, которая продолжает свой путь. Будьте уверены, государь мой, в уважении и особенном, неизменном почтении, с которыми я есмь к Вам, к Вашим сочинениям и к Вашим прекрасным деяниям».

Вольтер пишет Екатерине: «Между тем позвольте мне, Всемилостивейшая государыня! обнародовать все, что Вы ни изволили ко мне писать в рассуждении терпимости вер. Всякая черта Вашей руки есть памятник славы Вашей. Дидро, Д’Аламбер и я созидаем Вам алтари. Вы сделали меня язычником; мне в идолопоклонстве находиться у ног Вашего Величества лучше, нежели быть с глубочайшим почитанием Вашего храма жрецом». И многократно благодарит за денежную помощь, оказанную его друзьям: «Всемилостивейшая государыня! Вы поистине самая блистательная Северная звезда, и толико благотворной у нас еще никогда не бывало. Андромеда, Персей и Калиста перед Вами ничто. Все сии звезды оставили бы Дидро умирать с голоду. Он был гоним в своем отечестве, а Ваши благодеяния и там его сыскали. Вы щедротою превосходите Людовика XIV. Он награждал достоинства чужестранцев, но только тогда, когда ему их показывали; а Вы, всемилостивейшая государыня! ищите их и находите».

Веротерпимость и недопустимость преследования за веру — одна из злободневных тем, которую обсуждали Екатерина и Вольтер. «Милостивый государь, — пишет императрица в 1766 г. — Свет северной звезды есть не что иное, как северное сияние: ее благодеяния, рассыпанные на несколько сот лье, о которых Вам угодно упоминать, не принадлежат мне… Это ничего не стоит дать немного своему ближнему из того, что имеется в великом излишестве; но делается бессмертным, когда становишься адвокатом за человечество, защитником угнетенной невинности. Эти два дела привлекают к Вам уважение, которого заслуживают такие чудеса. Здесь Вы поражали соединенных врагов людей — суеверие, фанатизм, невежество, кляузы, худых судей и часть власти, находящейся в руках тех и других. Надобно много доблести и достоинств, чтобы побороть эти препятствия. Вы показали, что обладаете ими, — Вы победили». Екатерина имеет здесь в виду правозащитную деятельность Вольтера, пытавшегося облегчить участь протестантов, подвергавшихся гонениям во Франции.

Но «Уложенная комиссия» — парламент с совещательным голосом, были лишь «эфемеридой», просуществовавшей всего два года. С началом восстания Пугачева ее под благовидным предлогом закрыли. Что же до евреев, то характерно, что Екатерина не «посадила» их за тот воображаемый стол, за которым так мирно обсуждались проблемы веротерпимости. Именно в годы правления Екатерины установлена так называемая черта для постоянной оседлости. Послабления евреям дал только Александр I, а черта оседлости отменена указом Временного правительства лишь в апреле 1917 г.

За 15 лет Екатерина и Вольтер успели обменяться множеством писем и обсудить многие злободневные темы. Они обсуждали проекты законов и программы маскарадов, путешествия Екатерины по России, ее путевые заметки, которые она обещала прислать «фернейскому старому пустыннику», как звал себя Вольтер. 21 июня 1778 г. Екатерина пишет другому своему постоянному корреспонденту — Фридриху Мельхиору Гримму: «Увы! Доселе я питала надежду, что слухи о кончине Вольтера не верны, но Вы мне подтверждаете их. Получив Ваше письмо, я вдруг ощутила всемирную утрату и вместе с тем величайшее презрение ко всему на здешнем свете. Май месяц для меня роковой».

Отношения к Вольтеру в России также никогда не было однозначным. В первую очередь, из-за его ненависти к Церкви, которую многие «понаслышке» путали с атеизмом. Сохранился даже анекдот на эту тему начала XIX в., о том, как молодые люди взахлеб обсуждают новый роман Вальтер Скотта, а их старая бабушка графиня строго заявляет, что Вольтер, конечно, безнравственный человек и безбожник, но называть его «скотом» все же не пристало. Тем не менее история Вольтера в России не закончилась с веком Екатерины. Его запрещали, читали в зарубежных изданиях и в рукописных экземплярах в начале XIX в. Его поклонниками были Пушкин-дядя и Пушкин-племянник и многие их друзья. Вольтер стал для них символом свободы мысли и свободы слова. А его книги — как и для Екатерины — той меркой, по которой они измеряли свои заслуги перед человечеством.

Фридрих Мельхиор Гримм — человек «вызывающий на свет то, что кроется в чужих головах»

Кто же такой профессор Гримм, с которым Екатерина, получив известие о смерти Вольтера, спешила поделиться своим горем?

Гримм родился в 1723 г. в Регенсбурге в семье пастора. Учился в местной гимназии, затем в Университете Лейпцига, увлекался литературой, написал