Существом, перед собой, перед обществом, и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в повседневной жизни».

Французское издание «Истории Российской империи в царствование Петра Великого» Вольтера в России не запрещалось. Более того, «История» была названа в числе учебных пособий для студентов Московского университета (1764 г.), а в 1777 г. ее вручали отличившимся воспитанникам Кадетского корпуса, тем не менее русское издание исторического произведения Вольтера о Петре Великом появилось лишь в 1809 г., при внуке Екатерины, Александре. Воистину, императрица была «Тартюфом в юбке». Пушкин выразился даже более гневно. Он писал об «отвратительном фиглярстве в сношениях с философами ее столетия» и обещал, что когда-нибудь «голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России».

Екатерина признается Вольтеру (позже почти слово в слово повторив этот пассаж в «Записках»): «Но могу вас уверить, что с 1746 года, с того времени, как я располагаю своим временем, я чувствую Ваше великое одолжение. Прежде сей эпохи я не читала иных книг, кроме романов; но нечаянно попались мне в руки Ваши сочинения. С того времени они составляют мое всегдашнее чтение, и я не искала иных книг, как только таких, которые столь хорошо писаны и в которых столь же много полезного. Но где же их найдешь? А потому я опять возвратилась к сему первому: возбудителю моего вкуса и к виновнику моего любезнейшего увеселения… Теперь читаю я “Опыт всеобщей истории”[30]; я желала бы знать каждую страницу наизусть…».

Екатерина-императрица обращается к Вольтеру велеречиво, и в то же время слегка иронично. Но ирония, разумеется, адресована ей самой, а не Учителю. Видимо, она считала, что именно такая смесь надлежащего почтения и легкой шутливости более всего польстит мудрецу. Она шутит даже о войне с Турцией, победах русской армии, которыми так гордится: «Если Мустафу не посекут, то это, конечно, будет ни по вашей, ни по моей вине, ни даже моей армии: мои солдаты идут на варваров, как на свадьбу». Пожалуй, эта шутка была наименее всего приятна Вольтеру, который относился к любой войне как к величайшему абсурду и фиаско человеческого разума. Он писал: «Война превращает в диких зверей людей, рожденных, чтобы жить братьями». А впрочем, для войны с турками философ делал исключение, сообщая Екатерине: «Мадам, убивая турок, Ваше Императорское Величество продлевает мои дни». И развивал свою мысль таким образом: «Ваше Величество, если они пойдут на Вас войной, то результатом может стать то, чего некогда намеревался достичь Петр Великий, а именно сделать Константинополь столицей Российской империи. Эти варвары заслуживают, чтобы героиня наказала их за недостаток уважения, которое они до сих пор выказывали дамам. Совершенно очевидно, что люди, пренебрегающие изящными искусствами и запирающие женщин, заслуживают быть уничтоженными… Я прошу у Вашего Величества разрешения приехать и поместиться у Ваших ног и провести несколько дней при Вашем дворе, как только он будет перенесен в Константинополь; и я искренне считаю, что если турок будет когда-либо изгнан из Европы, то сделают это русские». Как видно, он готов поступиться даже своей ненавистью к религии и нелюбовью к путешествиям ради того, чтобы увидеть крест на Святой Софии.

Философ не скупится на пышные комплименты. Позже он стал позволять себе легкую шутливость, впрочем также исключительно в свой адрес и весьма почтительную к собеседнице. В одном из писем к нему Екатерина сравнивает себя с пчелой, усердно собирающей мед, подразумевая под медом мудрость философа, и приглашает его посетить Петербург. Вольтер же отвечает ей: «Я, Всемилостивейшая государыня, гораздо старше того города, где Вы изволите царствовать, и который Вы украшаете. Смею даже присовокупить, что я и старее Вашей Империи, счисляя новейшее основание ее от Преобразителя России, Петра Великого, коего творение Вы приводите в совершенство, и при всем том, кажется, осмелился бы отправиться, с изъявлением моего усердия, к сей же достопочтенной Пчеле, владычествующей над таким обширным ульем, если бы угнетающие меня болезни мне, бедному шмелю, позволили вылетать из моей норки».

Императрица льстит философу еще более тонко, рассказывая ему о законах, которые собирается принять, и спрашивая его совета.

А те вопросы, какие жизнь ставила перед императрицей, как на подбор, непростые. Вот лишь один пример. Указом 13 декабря 1742 г. Елизавета Петровна потребовала высылки всех евреев как из великорусских, так и из малороссийских земель. Отныне право оставаться в России имели лишь евреи, принявшие крещение, но им запретили выезд (чтобы предотвратить возвращение в иудаизм).

Как просвещенная государыня, Екатерина должна принять в своей стране закон о веротерпимости, суливший к тому же немалую выгоду. Но в момент вступления молодой императрицы на престол такой закон мог бы настроить народ против нее. Вот что рассказывает по этому поводу сама Екатерина: «Так как в Сенате все делается согласно журналу за исключением дел, не терпящих отлагательства, то случилось по несчастию, что в этом заседании первым на очереди, пока записывали, оказался проект дозволения евреям въезжать в Россию». Екатерина, по сложившимся обстоятельствам затруднялась дать свое согласие на это предложение, единогласно признанное всеми полезным, принять решение ей помог князь Одоевский, который встал и сказал: «Не пожелает ли Ваше Величество прежде, чем решиться, взглянуть на то, что императрица Елизавета собственноручно начертала на полях подобного же предложения». Екатерина велела принести реестры и нашла, что Елизавета по своему благочестию написала на полях: «Я не желаю выгоды от врагов Иисуса Христа».

Не прошло недели со времени восшествия Екатерины на престол (она была на него возведена для защиты православной веры). А ей приходилось иметь дело с народом набожным, с духовенством, которому еще не вернули его имения и у которого нет необходимых средств к жизни, вследствие этого плохо обдуманного распоряжения; умы, как всегда бывает после столь великого события, были в сильном волнении; начать такой мерой не было средством к успокоению умов, а признать ее вредной было невозможно. Екатерина просто обратилась к генерал-прокурору после того, как он собрал голоса и подошел к ней за ее решением, и сказала ему: «Я желаю, чтоб это дело было отложено до другого времени». И завершает эту историю такой сентенцией, может статься, отчасти обращенной к Вольтеру, прославлявшему «мудреца на троне»: «Так-то нередко не достаточно быть просвещенным, иметь наилучшие намерения и власть для исполнения их; тем не менее часто разумное поведение подвергается безрассудным толкам».

В 1766–1767 гг. Екатерина II предприняла попытку создать российский парламент, обнародовав Манифест об учреждении в Москве Комиссии выборных депутатов для сочинения проекта нового Уложения.

Работая над обращением к этой комиссии,