вятичи и возникла опасность попасть во власть хазар. Гонец от него передал, что вскоре после Карачуна, едва погасли священные Велесовы огни, с юго-востока явилась неведомая рать и стала разорять угрянские «кости»[45]. Жители, бежавшие под защиту Борослава, говорили, что налетал на них конный отряд! У вятичей, их восточных соседей, конницы не водилось, однако замечали у этих конных остроконечные шапки, длинные однолезвийные мечи, словом, это были какие-то «хазары». И появлялись они сразу в нескольких местах, а это могло означать, что в набег отправилось изрядное войско. Борослав передал, что собирает своих ратников и будет ждать врага перед Ратиславлем, своим родовым гнездом.

В тех местах, где к владениям кривичей примыкали земли вятичей, порой делались взаимные набеги. Смолянские вилькаи чуть не каждую зиму хаживали на Оку и ее притоки, если повезет – привозили добычу, жито и скот. Но конницы, войска кочевых народов, здесь не видали давным-давно. Прийти она могла только из-за тридевяти земель – от буртасов, болгар, самих хазар.

– Это все из-за той ссоры, – сказал Улав конунг, когда выслушал гонца. Отрок от Борослава прибыл в Ольшанск, к князю Ведомилу, а тот послал за своим русским воеводой. – Из-за той битвы на Итиле, где погиб сын Олега киевского.

– Сын Олегов погиб, а в набег хазары пошли? – усомнился Ведомил. – Если б наоборот…

– Мы слишком мало об этом знаем, но столько лет хазары не тревожили эти земли – и при мне, и при старом Хринге, сколько мне известно. Если теперь они нарушили мир, тому, уж верно, та же причина, по какой они нарушили уговор с Олегом и Олавом из Хольмгарда.

– То все ваши дела, варяжские! – Князь Ведомил был очень недоволен. – А наши головы трещат! Мне в гощение идти, а тут война!

– В гощение в восточную сторону я бы не советовал тебе пока идти.

– Без советов обойдусь! Ты знай делай свое дело – войско собирай! За что я кормлю тебя с отроками твоими!

– Ты прав, и в своем деле я тоже обойдусь без чужих советов.

Они обменялись недружелюбными взглядами. Князь Ведомил был крупным мужчиной, рослым, тяжеловесным; большая голова на толстой шее напоминала обрубок бревна. В русых волосах его уже было немало седины, а в бороде причудливо смешались русый, рыжий и седой волос. Небольшие глаза из-под низкого лба смотрели хмуро, и в целом он имел сходство с медведем, что подкрепляло в племени смолян уважение к своему владыке – живому воплощению древнего предка[46]. Но Улава ни мощь его, ни взгляд смутить не могли: у себя на родине он тоже был сыном древнего правящего рода, и лишь неудачи в борьбе за власть вынудили его искать счастья на чужбине. К сорока годам его опрятная бородка почти поседела, но волосы оставались темными; среднего роста, с продолговатым лицом и длинным носом, он тоже не был красавцем, но выражение хитроватой приветливости красило его на первый взгляд – пока не заглянешь в серые глаза, которые оставались прохладны, даже когда он улыбался. Ловко, как и подобает знатному человеку, он носил богатые кафтаны с отделкой цветным шелком; на эти кафтаны Ведомил косился с явным презрением и тайной завистью. Они не могли подружиться, как медведь и волк, но были вынуждены поддерживать мир. Улав был вождем днепровских русов, которые не смогли бы жить здесь и вести торговлю без согласия с местными кривичами, а кривичи без помощи русов не получали бы заморские товары, да и защита вооруженной руки, всегда готовой вступить в дело, была очень нужна там, где проходит древний путь торговцев челядью. Богатством Улав, пожалуй, превосходил Ведомила, и смолянские русы, населявшие Сюрнес, признавали только его власть. Ведомил терпел Улава лишь потому, что в нем нуждался; хазары с востока, русы с севера, а теперь еще и окрепшие русы с юга грозили сомкнуть клещи, если кривичи не смогут выставить против тех волков своего волка.

Этой зимой волку пришлось отработать свой корм, как говорил Ведомил. Улав конунг со своей дружиной отправился вверх по Днепру, который в этой части тек с востока, чтобы по пути собрать ратников-смолян и вывести войско навстречу неведомому врагу…

– Когда мне было двенадцать лет, – рассказывала домочадцам госпожа Рагнвёр, – к нам в усадьбу однажды приехала некая женщина. Ее звали Илта, и она была колдунья, родом из племени финнов. Она сказала моей матери, что королева Рагнхильд, дочь Эйрика конунга из Йотланда, на которой тогда был женат Харальд конунг, желает зла моей матери и ее детям, то есть мне и моей младшей сестре, но если я поеду с нею и стану обучаться у нее колдовству, то она научит меня, как защититься. Моя мать согласилась, и я уехала с Илтой. Она привезла меня в свою страну, где было большое святилище, и все жители той страны приезжали поклоняться богам и привозили им богатые дары. Там я прожила семь лет…

«Эта колдунья научила тебя, как защищаться от злых людей?» – однажды спросил ее Сверкер, когда был помладше.

«Королева Рангхильд прожила замужем за Харальдом конунгом всего три зимы, – с тонкой улыбкой ответила ему мать. – И больше ей уже не приходилось вредить людям, потому что она умерла».

– Однажды зимой Улав конунг приехал в ту страну собирать дань для конунга свеев. Но среди финнов нашлись люди, которые стали подбивать других не платить дань, и случилось несколько битв. Финны бежали и стали просить спасения в святилище. Но Улав конунг пришел туда вслед за ними… и…

Домочадцы Улава конунга не раз уже слышали эту сагу, но готовы были слушать снова. Напевный голос госпожи Рагнвёр переносил слушателей в далекие страны, где творятся чудеса; недаром же она семь лет обучалась колдовству. Под этот рассказ и огонь в очаге играл язычками как-то особенно значительно, и дрова потрескивали, будто хотели что-то добавить, и тени на стенах казались гостями с того света, внимающими повествованию.

Внезапно Рагнвёр сбилась: потеряла мысль, следя глазами за вошедшим в гридницу. Это был Хильдинг – глава дозорного десятка, что охранял этим вечером ворота Сюрнеса. Его стража еще не закончилась, да и выглядел он как человек, принесший важную весть.

– Прости, госпожа, что прерываю твой рассказ, – сказал Хильдинг, видя, что Рагнвёр молчит и смотрит на него. – Но у ворот появились некие люди, они говорят, что у них важная весть для Улава конунга.

Незаметно для других Рагнвёр перевела дух: при всей твердости ее нрава она не могла не тревожиться о муже. Но весть была не