Она не стала рассказывать, в каком виде ей явился сам Ярдар в клети, и он не стал спрашивать.

– Больше тебе ничего мерещиться не будет, моя ласточка! – Он погладил ее по руке, глядя в ее светло-карие глаза и встречая прежний ясный взгляд. На голове Уневы был женский убор, скрывающий волосы, и это напоминало Ярдару, что она, несмотря на все происки врагов, теперь принадлежит ему. – Это ведуница одна тебя морочила, но мы ее подброс огнем сожгли, ей обратно силу злую отослали, да и ее саму тоже сожгли, с домом вместе. Одни угли остались.

– Ну, хорошо! – Унева улыбнулась.

– Хочешь есть? Я прикажу, чтобы нам пирогов вчерашних принесли.

С куда более веселым сердцем Ярдар направился во двор, где уже сгущались ранние предзимние сумерки. От вчерашнего пира осталось еще немало всякого, и теперь уж ничто не помешает молодым, поев свадебного пирога, довести дело до конца положенным образом.

Едва сделав шаг от клети, Ярдар вдруг услышал напротив, где стояла изба Хастена, какой-то шум и стук.

– А-а-а, спасите! – с громким воплем из двери наружу выскочила Дивея. – Там медведь!

* * *

В первые дни после бегства из Крутова Вершка Огневида была занята больше тем, чтобы спасти хозяйство: на заселице Немтыря, где тот жил вдвоем с отцом своей покойной жены, был только один небольшой старый хлев, куда с трудом поместилась ее скотина, а еще ведь надо было достать для нее корму. Надо было решать, оставаться ли здесь на зиму или пытаться найти другое, более отдаленное от Тархан-городца и удобное пристанище. Огневида хлопотала, решив позаботиться сначала о том, как зиму пережить, а потом уж думать о своих врагах.

Иное дело Заранка. Обида и негодование после ее летних приключений ничуть не остыли к зиме: ветры студеные не остудили, снеги белые не принакрыли. А тут ее без вины совсем обездолили, родного дома лишили! За делами по хозяйству она только и думала о том, как бы отомстить. В ворожбе ее обвинили? В сглазе и порче? Ужо – будет вам…

В ночь, когда луна была в полони, Заранка легла спать, как обычно, в одно время со всей своей новой семьей. Первые ночи они с матерью спали плохо: оба вдовца – и Немтырь, и дед Тихота храпели, как медведи, и каждый на свой лад. Постепенно привыкли. Дождавшись, пока мать заснет, Заранка тихонько соскользнула с полатей. Всю свою одежду она нарочно положила на пол, так чтобы легко было взять. Крадучись отошла к самой двери, там быстро оделась. Громкий храп на два голоса надежно заглушал ее движения. Под лавками возились Огневидины куры и два козленка. Заранее смазанная дверь не заскрипела, когда Заранка спешно, как струйка дыма, просочилась в едва приоткрытую дверь, чтобы спящие в избе не ощутили холода и запаха ночного леса.

Снаружи какая-то темная громада тут же навалилась на нее и ткнула под колени.

– Тьфу на тебя! – Заранка махнула рукой на свинью Мышку. – Спи давай!

Дикую свинью в дом не пускали – и так пришлось вселить туда кур и козлят, и Мышка спала под навесом у поленницы. Теперь же, обрадованная внезапным появлением хозяйки, увязалась за нею, как Заранка ни отмахивалась и ни уговаривала ее остаться возле дома.

Но уже вскоре она была рада, что с нею кто-то есть – пусть даже свинья. Предзимье – страшное время. О летней зелени не осталось и памяти, золотые некогда листья обратились в бурые гнилые груды, черные голые ветки покрыты лишь холодными каплями дождя, будто сами кости леса плачут. Влажный ветер пронизывает насквозь – это дыхание Морены, подступающей все ближе к своим земным владениям. И нет такого войска, что могло бы защитить от нее землю, оградить гаснущее тепло, одолеть воинство ветра и стужи. И – тьма, неуклонно наступающая, каждый вечер приходящая чуть раньше, торжествующая, неумолимая тьма. В такую пору кажется, что она будет наступать вечно, откусывать и глотать по кусочку света день за днем, пока он не истончится в волос… не канет навек на самое дно, в тину.

Эта тоска и страх неотвратимой гибели одолевают и днем, чего уж говорить о ночи. Светила луна; без нее Заранка не нашла бы дороги через лес, но в лунном свете она здесь и там видела за стволами, за ветками костлявые, косматые тени. То, что всегда таилось в лесном сумраке, но среди летнего тепла и света было почти безопасно, сейчас обрело полную силу и власть. Она бежала, одновременно понимая, что с каждым шагом удаляется от безопасного пристанища, что она уже от него отрезана. Может даже не дойти до нужного места – выползет сейчас какая-нибудь живая коряга, схватит за подол, подтянет к себе, вопьется в горло сухими, жесткими, покрытыми корой пальцами… неумолимы твердыми, и кричи-не кричи… Заранка сглатывала, не разжимала кулака, где держала обережный корень плакун-травы; что-то в душе побуждало скорее развернуться и со всех ног бежать домой, под защиту теплой печи.

Но она знала – не повернет она назад. Мало на свете существ упрямее, чем юная дева, стремящаяся к своему избраннику, но не уступит ей и та, что жаждет мести. Тот, кто сбил ее порыв к счастью, для нее враг навеки, и как первый возлюбленный несет ей надежды на счастье во всю жизнь, так и враг, погубивший эти надежды, в ее глазах убивает счастье навсегда. Другого не будет – так пропадай же и ты со мной, нечего больше жалеть… Даже встань перед Заранкой сейчас сам леший – ростом с сосну, с горящими на корявом лице желтыми глазами, она и то не отступила бы.

– Из-за леса, леса темного! Из-за полюшка широкого! – шептала она, быстро-быстро пробираясь по неприметной тропинке, уклоняясь от ветвей и стараясь не смотреть по сторонам. – Там течет быстра реченька Смородинка! А по той реченьке плывет белая лодочка, а в той лодочке сидит красная девица, Звездана, Дамимирова дочь. Она держит серебряно весло, золотой меч! Тем мечом она машет и отсекает от меня, сестры своей Зараны, все беды и напасти, и волка рыскучего, и медведя злючего… и черного зверя широколапого, и перехожего пакостника… от мар-ночниц, мар-полуночниц… Говорит она: мары-ночницы, мары-полуночницы, отойдите от сестры моей Зараны, на вас огонь и пламя, а третий – бел-горюч-камень…

Свинья Мышка бежала за нею, и оттого Заранке казалось, что все вызванные оберегающие