Растерянность его вполне можно было понять: ведь слова«сибирский валенок» Илларионов произнес по-русски!

– Я говорю, вы напрасно приняли меня за un soulier de feutreSibérien, сибирский войлочный башмак, – не совсем точно, но вполнедоходчиво перевел Илларионов. – Неизвестный художник, говорите вы? Оставьте этубасню для дилетантов! Андре Буи, французская школа, годы жизни 1666–1740. Этоведь его полотно? Как мне кажется, он достаточно известный художник!

– Он родился в 1656 году, – чуть слышно пробормоталХьюртебрайз. Теперь он стоял спиной к Эмме, и она увидела, как затылок его,просвечивающий сквозь поредевшие, тщательно зачесанные волосы, сделалсякроваво-красным. Надо думать, подобного же оттенка стало и его лицо.

А вот знай наших les souliers de feutre! Понял, надменныйгалл?!

– Не суть важно, в 56-м или 66-м, – небрежно отмахнулсяИлларионов. – Главное, что к «старым голландцам» он не имеет никакогоотношения! И, разумеется, сумма в сто тысяч для него – чрезмерная цена.

– Повторяю, это какое-то недоразумение, – продолжал лепетатьХьюртебрайз. – А не хотите ли вы взглянуть на этого ван ден Берга? Фламандскаяшкола, между 1617 и 1642 годом…

– Я умею читать, – перебил Илларионов, ближе подходя ккартине. Для этого ему понадобилось обойти Эмму. Мельком глянул на нее, словнона скучное полотно, и отвел взгляд.

Замысел Фанни рушился на глазах! Ну да ничего, посмотримеще, как дело повернется…

А кстати о деле – что-то Эмма переувлеклась созерцаниембессмертных полотен!

Она оглянулась – кроме них троих, в этом отделении стенданикого. Нет, в проходе маячит какая-то черная фигура.

Молодой человек в черной водолазке, черных джинсах и черныхкроссовках, с прилизанными черными волосами, бледный, с трагическим изломомчерных бровей и с черной щетиной на подбородке (слабоватый подбородок – этобыло единственное, что портило почти классическую правильность его лица… аможет быть, наоборот, не портило, а добавляло ему самую малость несовершенства,необходимого для того, чтобы обыденно красивое лицо стало неотразимым).

Черные глаза молодого человека скользнули по лицам ДоминикаХьюртебрайза и Эммы, потом уперлись в Илларионова с выражением такой ненависти,что Эмма зябко передернула плечами. Хм, передернешь тут небось…

– Вы хотите посмотреть картины, мсье? – обернулся к немуХьюртебрайз, видимо, обрадовавшись случаю прекратить неловкую ситуацию, вкоторую сам же себя вовлек, недооценив – ох как недооценив! – un soulier defeutre Sibérien!

Молодой человек, не удостоив вниманием Хьюртебрайза, сноваожег взглядом Илларионова и сунул было руку под свитер, но тотчас отдернул ее искрылся за углом.

Вместо него появился тот самый господин с поджатыми губками,который ехал с Эммой в одном автолайне. С тем же недовольным видом, с каким онвоспринимал нехитрое певческое искусство Бабалены, он начал приглядываться кнатюрморту «неизвестного художника». Хьюртебрайз подскочил в своему столику(тоже небось голимый антиквариат, судя по виду), что-то начеркал на бумажке ивернулся к «Le dessert». И поверх надписи «Le peintre inconnu» была прикрепленабумажка: «André Bouys. École Francaise».

Историческая справедливость была восстановлена!

– Чем могу служить? – обратился к новому посетителюХьюртебрайз, и в эту минуту Эмма наконец-то решилась – сдвинула себя с места ишагнула к Илларионову.

«Спокойнее! – приказала она себе. – Не дергайся так. А токак бы резинка стрингов не лопнула! Вряд ли ты сумеешь воспользоватьсяситуацией так же виртуозно, как Катрин. Во-первых, ты в джинсах, а во-вторых,повторы тут неуместны!»

Эмма сделала еще шаг. Тихо позвала:

– Господин Илларионов…

Тот оглянулся с интересом: она ведь говорила по-русски.

– Речь идет о жизни и смерти, – пробормотала Эмма, едва дышаот волнения. – Ради бога, сделайте вид, что вы мне что-то объясняете илипоказываете.

Илларионов, не меняя приветливо-безразличного выражениялица, раскрыл каталог, который держал в руках.

– Извольте взглянуть, мадам, – проговорил он, тыча ухоженнымпальцем в страницу. Губы его улыбались, но глаза были насторожены. – ГосподинХьюртебрайз, видимо, просто забыл, что картина Андре Буи анонсирована вкаталоге, здесь же помещена и репродукция. Таким образом мне и удалосьразоблачить его нехитрую уловку. Хотя оплошность с его стороны непростительная,верно? Не следует недооценивать русских мужиков, они когда-то Париж брали…

Конкретно этого мужика уж точно не следует недооценивать.Умный, сообразительный, приметливый, реакция изумительная, моментальнопросчитывает ситуацию. Врать этому типу бессмысленно. Ему надо говорить правду.Только правду и ничего, кроме правды.

Или ее подобия…

– Вам грозит опасность, – пробормотала Эмма, делая вид, чторассматривает каталог. – За вами охотится убийца. У вас здесь есть охрана? Вывооружены?

– Ни того нет, ни другого, – доверительно шепнул Илларионов.– А вы уверены, что ни с кем меня не перепутали, как только что мсьеХьюртебрайз?

«То есть ты имеешь в виду, не приняла ли я тебя за unsoulier de feutre Sibérien? Нет, что ты! Конечно, нет! Ты у меняпроходишь под кодовым наименованием un soulier de feutre du Nizny Novgorod!»

– Вы – Андрей Илларионов? – на всякий случай уточнила Эмма.

– Собственной персоной, – сообщил он и чуточку дажеприщелкнул каблуками.

«Ему все еще весело! Он все еще не верит!»

– Не будьте идиотом! – прошипела Эмма. – И не пытайтесудьбу. Вам нужно уйти отсюда. Хотя бы автомобиль у вас есть?

– Это да, – кивнул Илларионов, начиная проявлять к ее особеподобие интереса, но пока лишь подобие. – А вы откуда знаете, что меня хотятубить? Вы что, раскаявшаяся террористка?

– Именно так, – Эмма воровато оглянулась. – Но я вам лучшепотом все расскажу, ладно? Умоляю вас, уходите!

– А кто меня собирается пришить? – не унимался любопытный ине в меру словоохотливый Илларионов. – Этот небритый мачо с глазами испуганнойлани, который только сунулся сюда, да сбежал? Может, он уже передумал, и выменя напрасно пугаете…