– Адрес мой рю де Прованс, дом три, – резко мотнула головойЭмма. – Но туда мы тоже не поедем, потому что вы не впишетесь в мой интерьер. ОГосподи!

Все, сил больше нет! Кураж, который поддерживал ее такдолго, внезапно иссяк. Шарик сдулся. На смену напряжению пришла слабость, датакая, что Эмма едва могла дышать. Она устала. Она так устала! Нельзя столькокофе хлестать, чтобы поддерживать себя в тонусе. От кофе у нее отекают веки, ивообще… вообще…

Она заломила руки.

– Слушайте, да не мучайтесь вы так, – тихо сказалИлларионов. – Ну позвоните этому вашему придурку, спросите, как он там, и еслив самом деле начались проблемы, я вмешаюсь немедленно, пошлю своего адвоката, вконце концов. Ну, хотите?

– У меня нет мобильника, – стыдливо отводя глаза, прошепталаЭмма. – У нас с сыном один на двоих…

– Возьмите мой.

Илларионов протянул Эмме что-то сверкающее, серебристое,немыслимое. Как раз в стиле его «Порше»!

Эмма покачала головой. У нее вообще-то был мобильник, но онане могла позвонить Роману, потому что этот «придурок», как правильно сказалИлларионов, до сих пор не удосужился купить себе телефон взамен того, которыйтак картинно оставил у Фанни.

– Я не могу ему позвонить. А вдруг его сейчас допрашивают?Его, конечно, обыскали, отняли портабль. Звонок… определится номер, они могутвыйти на вас. Это покажется подозрительным.

– Неужели? – вскинул брови Илларионов. – Но ведь ваш сын,согласно легенде, мой бодигард. Что ж подозрительного можно усмотреть в звонкеработодателя собственному служивому?

Да, и впрямь… Подозрительно не звонить – подозрительновозражать. Что же придумать?

– Да, – пробормотала Эмма. – Вы правы. Я позвоню. Нет, лучшевы, я не знаю этой модели. Еще нажму что-нибудь не так, сломаю, потом в жизнине расплачусь… Набирайте… – И она стала диктовать цифры.

Илларионов притормозил у обочины, набрал номер. Вдруг всалоне раздался перелив звонков. Эмма минуту сидела неподвижно, потомвсплеснула руками и сунулась в карман. Выхватила звенящий телефон.

– Боже мой… Я забыла отдать ему мобильник!

– Террористы хреновы! – проворчал Илларионов. – СофьиПеровские! Кибальчичи! Гриневицкие, не побоюсь этого слова! Но у тех хотьнаблюдатели на каждом углу стояли, и, когда его императорское величествоАлександр Николаевич на развод караула ехал, они хоть отмашку друг другудавали… А вы себя даже средствами связи не обеспечили! Да что ж я вам такогосделал, чем так раздосадовал, что вы на меня охоту устроили – против танкамальчишку с рогаткой выпустили?!

А у Эммы под его ворчание перед внутренним взором возниклолицо Романа… Его глаза… Ах, какими безумными они были после того, как он узнал,сколь дорого им обошелся припадок его благородства в той злосчастной маршрутке!Константинов мертв, тайник пропал! Роман был одержим желанием найтиИлларионова, найти бриллианты. Строго говоря, именно он вдохновил Эммуввязаться во все это, она, пожалуй, предпочла бы махнуть на все рукой. Ну апотом пошло одно цепляться за другое, она сама увлеклась, и события покатились,как снежный ком с горы… Нет, не снежный ком – ком мучений, взаимногопредательства, измен, лжи… ком грязи. И в этой грязи уже стало не различитьтого света, которым были озарены их отношения раньше…

Эмма всегда уговаривала себя – не думать, не терзаться зря…что сделано, то сделано… что было, то прошло. Но тут вдруг не смогла справитьсяс собой. Ну что она, железная, что ли?! Роман уверен, что железная, что она всеможет выдержать, но это не так!

Рыдания до того сдавили горло Эммы, что она несколькомгновений не могла дышать, но вот они прорвались глухими, мучительными стонами,а из глаз хлынули слезы. Она откинулась на спинку сиденья, заломила руки изашлась в такой истерике, что почти лишилась сознания, почти перестала отдаватьсебе отчет, где находится, кто рядом с ней. Эмма говорила, что-то рассказывала,пыталась что-то объяснить Илларионову, однако внутри ее по-прежнему работалкакой-то сторож, какой-то часовой глубин ее сознания, тайников ее души. Работал– напоминал исподволь: «Стоп! Об этом – молчи! О главном – молчи! Будьосторожна! Ты одна в этом мире! Ты на этой войне одна, ты и артиллерия, ипехота, и авиация, и кавалерия, ты – сразу на всех фронтах, и тылов у тебяникаких!» И оттого слезы у нее лились еще обильней. И мало, мало утешала мысль,что эту войну она развязала сама, для собственного удовольствия.

Что посеешь, то и пожнешь.

* * *

– Вы в порядке, мсье? – спросил охранник, помогая Романуподняться.

Он смотрел безумными глазами. Черт… показалось, ему рукивыкручивают, а его просто втроем поднимают. Поддерживают. Ну, наверное, кактолько убедятся, что он способен держаться на ногах самостоятельно, сейчас жескрутят, потащат, и придется ему в очередной раз проверять, срабатывают литонко придуманные Эммой способы отбрехаться.

– Тот мсье, что уходил с дамой, что-то забыл, поэтому вы такпоспешили следом?

Роман зыркнул недоверчиво. Издеваются?

Нет, глаза дружелюбные, чистые-чистые!

Мсье, который уходил с дамой, это Илларионов, который уходилс Эммой. Вернее, которого уводила Эмма! Она приказала Роману в случае чегоговорить, будто ему почудилось, что даму тащат в автомобиль силком, а он, типа,решил вступиться, благородный герой.

Это она никак про ту нижегородскую маршрутку забыть неможет. Как будто он и сам сто, нет, тысячу раз не проклял себя за ту дурь! Вот,верно говорят: не делай людям добра, не наживешь себе зла.

– Мне показалось… – деревянным голосом начал Роман, отволнения позабыв половину французских слов, которые знал. Оно и понятно – впоследние дни и ночи употреблял их очень ограниченное количество, в основномпыхтел да стонал в постели Катрин, а это на любом языке звучит одинаково. – Мнепоказалось…