Эмма проглотила смешок, в данной ситуации совершеннонеуместный. «Небритый мачо с глазами испуганной лани…» Да, сильно сказано!Бедный Роман! Похоже, он перестарался, входя в образ. А впрочем, нет, ни вкакой образ он не входил, потому что мальчик и в самом деле верит в злодеяИлларионова, бесчестного грабителя и…

И?..

– Напрасно пугаю, говорите? – сухо спросила Эмма. – Хотитесыграть в русскую рулетку? Тогда попытайтесь выйти отсюда через главные двери.

– То есть он будет ждать меня там? Но почему? Что ему отменя надо?

– Он думает, что вы убили и ограбили его отца.

– Чушь какая! – Илларионов коротко хохотнул. – Я редкостнозаконопослушен. Вот разве что налогов в России не плачу, но зато плачу воФранции. А это, знаете, такая обдираловка… Но я никогда никого не убивал. Ивообще не попадал в криминальные ситуации, ни дома, ни здесь.

– Напрасно вы так говорите, – почти с наслаждением выпалилаЭмма. – А как насчет Людмилы Дементьевой? И еще: когда 31 января вы ехали вМоскву, один из ваших соседей по купе умер. Милиция подозревает, что здесь необошлось без вас. Так что в России вас ищут.

– Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашейстолице… – задумчиво изрек Илларионов. – Ищут давно, но не могут найти… Непойму, откуда вам известно про Людмилу? А насчет того мужика… Неужели он умер,этот заспавшийся бедолага, очечник которого я нечаянно прихватил? Но пронего-то вы каким образом могли узнать?!

Вот оно!

У Эммы на мгновение сгустилась тьма перед глазами. Честноговоря, она никогда не была до конца убеждена, что они с Романом гоняются не запризраком. И вот теперь Илларионов подтвердил: знаменитый тайник ВалерияКонстантинова у него!

А может быть, давным-давно уже не у него. Может быть, он еговыбросил в первую же попавшуюся урну… Нет, если понял, что это именно тайник,вряд ли выбросил.

Но сейчас не стоит акцентировать на этом внимание.

– Клянусь, я все расскажу, – прошептала она, озираясь. Изаметила, что неприятный дядька с поджатыми губами ушел из зала, поэтомуХьюртебрайз снова остался в одиночестве и алчно поглядывает на Илларионова,явно намереваясь все-таки всучить ему какого-нибудь «старого француза» подвидом «старого голландца». – Но не здесь. Поверьте, вы должны немедленно уйти!

– Каким же образом? – нахмурился Илларионов, которому,похоже, надоело зубоскалить. – Каким образом я уйду, если, как вы уверяете,этот придурок караулит выход? Что, проследовать в ресторан и попроситьофициантов, чтобы выпустили меня через служебную дверь? А как я им это объясню?Ну нет, я не собираюсь разыгрывать из себя идиота! Лучше я просто позвонюсейчас в пункт здешней охраны и… – Он выхватил из кармана сверкающий портабль.

– Не надо! – Эмма вцепилась в его руку.

Покосилась на Хьюртебрайза, который являл собоюолицетворенное изумление.

– Не надо! Я буду вынуждена закричать, предупредить его. Яне допущу, чтобы с ним что-то случилось. Я хочу спасти вас, но он не долженпострадать. Послушайте меня, ради бога. Возьмите меня под руку, и пойдемтевместе к выходу. Я проведу вас до машины. Он не будет стрелять, побоитсяпопасть в меня.

– Почему вы так уверены?

– Потому что я – его мать, – сказала Эмма, глядя исподлобья.

Сказать, что Илларионов вытаращил глаза, – значит ничего несказать.

– Девушка, вы его что, в шестнадцать лет родили?! –пробормотал он с искренним, мальчишеским недоумением.

«Ах как славно! – мысленно улыбнулась Эмма. – Вот и тыназвал меня девушкой. А ведь надо еще учитывать, что у меня в последнее времянервы на пределе, что я почти не спала сегодня и практически не накрашена!Видел бы ты меня в лучшие минуты, ты бы решил, что я его родила вообще вначальной школе!»

Эмма в очередной раз проглотила неуместный смешок. Как быими не подавиться, однако…

– Оставьте эти глупости, – сердито сказала она. – Беритеменя под руку, ну!

– Авек плезир,[8] – пробормотал Илларионов. – И еще c какимплезиром! Вы себе не можете даже представить…

С этими словами он подхватил Эмму под локоток и повел квыходу из салона, не удостоив Хьюртебрайза даже прощальным взглядом.

Пусть неудачник плачет!

– Какие дивные духи! – пробормотал Илларионов, выпуская ееруку и вместо этого приобнимая за плечи. Эмма чувствовала его дыхание на своемвиске. – Это что? Какая-нибудь новая фишка от Нины Риччи? От бессмертногоСен-Лорана? От Диора? «Шанель» номер какой-то? Что-то ужасно знакомое!

– Нет, эти штучки мне не по карману, – сказала Эмма. – Этовсего лишь «Барбери». «Барбери тачь».

Бог ты мой, о чем они говорят в такую минуту? Ужас! Конечно,самообладание у Илларионова поразительное. Да и вообще – какой мужик! Какойпротивник! Каким бы он мог быть другом! Безумно жаль, что план бедняжки Фанни,придуманный ею, конечно, под влиянием дурацких киношек, вроде той же «Натали»,годится только для какого-нибудь сентиментального романчика или плохого фильма,но не может быть осуществлен в реальной действительности!

– Какое совпадение! – восхитился Илларионов. – Всегдапользовался «Барбери брютом» и только в последнее время, под влиянием однойособы, сменил марку. А зря! Пожалуй, надо вернуться к «Барбери».

Не надо возвращаться. «Барбери брют» так нравится Роману. Этотаромат делает Эмму слабой…

«Не думай, о чем не надо думать», – приказала она себе.

Почти в обнимку они вышли в устланный коврами и уставленныйразнообразными фонтанчиками длинный проход между стендами. Черная фигурамелькнула сбоку, исчезла в очередной выгородке, снова появилась, снова исчезла…

– Я начинаю вам верить, – пробормотал Илларионов. – И даже,честное слово, начинаю бояться этого фанатика. Ах да, пардон, я забыл, что онваш сын. А кстати, вы уверены, что он не подкидыш, что в роддоме вам неперепутали ребенка? Между вами нет ничего общего. Честное слово, мы с вамипохожи гораздо больше. Может быть, вы сдадите этого трудного подростка вкакой-нибудь приют и усыновите лучше меня, если уж вам непременно нужноиспытывать к кому-нибудь материнские чувства?

Эмма споткнулась.