Она вскинула голову. Доктор стоял рядом с нею, снявнаглазники, и она видела радость в его живых темных глазах, в чертах немолодогосухощавого лица… знакомого лица. Она уже видела его прежде, слышала этот голос,шептавший с тем же выражением: «Лючия, дорогая моя!»

Кровь ударила в лицо так внезапно, что у Александрыпотемнело в глазах. Актер. Актер в опере! И «негр», принесший Лоренцоотравленное послание…

Бартоломео Фессалоне. Она снова видит Бартоломео Фессалоне!

Ну что ж. Чезаре оказался прав…

***

Растерянность Александры, впрочем, длилась одно мгновение:на смену пришла ярость. Дикая, слепящая ярость!

Да она им что, кукла? Ну что же, вам придется узнать, чтобывают говорящие куклы… вернее, кричащие, и очень громко!

– Бартоломео! Да это мошенник Бартоломео! – завопила она чтобыло сил и с мстительной радостью заметила, как исказилось лицо Фессалоне.

– Лючия, что ты, что ты… – бестолково забормотал он, а рукиАлександры сдернули с головы Фессалоне белый парик, открыв его черные с густойпроседью кудри. Толпа вмиг сгрудилась еще теснее.– Лючия! – воззвал онотчаянно.

– Видите, он, этот каналья, узнал меня! – вопила Александра,подражая визгливому крику рыночной торговки Розины. – Бросил без помощи одну стремя детьми, а сам бегает, мошенничает, обманывает народ!

– Это, это… – забормотал Фессалоне – в точности какзлополучный Луиджи.

– Погодите, он вам еще станет врать про остров волшебныхпопугаев! – злорадно посулила Александра – и это решило судьбу Фессалоне. Втолпе немало нашлось свидетелей утреннего представления на Эрберии, и, страшноразвеселясь, с криками: «Волшебных попугаев поймали!» – они набросились наФессалоне, срывая с него сюртук, рубашку…

Мальчишка, «Меркурий»-предатель, неистовствовал пуще всех,верно, оскорбленный в лучших своих чувствах.

Два монаха, один толстый, другой тонкий, промчались мимоАлександры, путаясь в рясах и выкрикивая на разные голоса:

– Пропустите! Это моя добыча! Фессалоне, ты погиб!

– Пропустите, пся крев!

Про Александру все забыли. Ну что ж, это ее вполнеустраивало!

Резко повернувшись и не бросив даже прощального взгляда всторону терзаемого мошенника, она пошла к набережной, и фраза, которую не могвспомнить «Меркурий», что-то про деньги и добродетель, вспыхнула в ее памяти:«Quaerenda pecuma primum, virtus post nummos».

Прежде ищи деньги, потом добродетель…

Да, это вполне в духе Фессалоне!

День повернул к закату, и Але☺ксандрапоняла, что приключений для нее на сегодня хватит.

Она вышла к набережной, поглядела вдаль. Узкая полоска земли– Лидо, естественный мол Венеции, – была чуть видна. Пора добираться туда,чтобы нанять барку.

Стайка гондол вилась по каналу, но стоило Александревскинуть руку, как все они прекратили свое бессмысленное кружение и наперебойринулись на ее зов.

Самой проворной оказалась новая, узкая гондола, свинцовыйнос которой был украшен пучком привядших гиацинтов. Одним прыжком баркайолооказался на носу, протянул Александре руку:

– Счастлив видеть вас снова, прекрасная синьорина! Видите, ввашу честь… – Он кивнул на цветы, потом заглянул в Александрины ошеломленныеглаза и спросил: – Нагулялись? Прикажете доставить в тот же палаццо?

Как ни была ошарашена Александра, она только и могла, чторассмеяться, бессильная перед причудами сегодняшнего дня: ведь это был тот жесамый гондольер, который ни свет ни заря увез ее, полуживую от горя, из дворца,в котором спал Лоренцо! Театральное представление, на котором она побывала вопере святого Моисея, чудилось, продолжалось, потому что все соучастники еежизни, будто персонажи какой-то пьесы, всегда оказывались в нужное время внужном месте.

– К Лидо, – велела она, удостоив баркайоло улыбки и жестомотметая реплики его конкурентов, каждый из которых расхваливал свою плавучуюкарету, свои достоинства гребца, свое умение хранить тайны пассажиров.

«А у меня тайн нет и хранить их не от кого. Кому я нужнавместе с моими тайнами!» – подумала Александра, опустив руки за борт и тоскливоглядя, как теплая и тихая вода струилась между пальцами, взбивая в пену волны.От игривого движения рук летело и рассыпалось серебро, яркое, белое, как снег,по зеленому полю.

Мелкая рябь бежала вдалеке. Небо точно бы выцвело – деньвыдался не по-весеннему знойный, и канал был такой же бледный, как небо. Да,Венеция… Все краски смягчены и затушеваны, все проникнуто вечным испарением.Нет резкости и сухости – все в дымке. Призрак, несбывшаяся мечта… La bellaVenezia, addio!..

Вдруг стало невыносимо увидеть прощальным взором колоннадуДворца дожей и четверку могучих коней святого Марко. Александра протиснулась вкаютку и легла там на черных подушках, вытянулась во весь рост, скрестила нагруди руки, пытаясь уснуть… умереть? Лодка напоминала черный плавучий гроб, ноона сама, увы, была еще жива, и живыми оказались все мучения и терзаниясегодняшней ночи, утра, разлуки, потрясения: они затаились в складках чернойматерии, которой обита была каюта, они изголодались по живой пище и теперьтолько и ждали, чтобы наброситься на Александру, подобно стае хищных гарпий,рвать и терзать ее душу и сердце.

Слезы медленно полились: сбегали по вискам, впитывались вчерный шелк подушки. Она не вытирала их, не шевелилась, жалея сейчас лишь отом, что вместе со слезами не вытекает из нее вся жизнь, вся кровь…

Нет, до Лидо не столь далеко. Она не успеет умереть,придется снова жить, снова изнемогать от воспоминаний о Лоренцо.

Какое дурацкое, какое самонадеянное решение приняла она:Лоренцо должен жениться на ней. Да что он, ошалел, что ли?! Нет, ее участь –уневеститься Христу, обречь себя на вечные, губительные сны наяву о том, какон… как его тело вливалось в тело Александры… Лючии?..

Она вдруг перестала дышать. Лючия. Вся беда в том, что онвсе время принимал ее за Лючию! А если увидит их рядом, то поймет: она –другая.