На этом переговоры зашли в тупик. Мне не дали произнести нислова и сами заткнулись. Я пробовала совершать вращательные движения, чтобывысвободиться, не помогло. Мы как-то незаметно перемещались, а потом яспоткнулась и взвизгнула, ударившись коленом о кровать.

— Ушиблась? — заботливо осведомился ничейныйголос. — Дай поцелую ножку.

Далее все было как в известном анекдоте: «Это уже не ножка»— и все такое прочее. Я гадала, кто меня вовсю ублажает, вместо того чтобызанять круговую оборону, и в результате пропустила тот миг, когда сопротивлениееще имело смысл. «Ладно, он жениться обещал», — утешила я себя, в концеконцов решив, что по соседству расположился Димка.

Еще через некоторое время и эта мысль оставила меня, авскоре с ней все мысли вообще, я предалась греху сладострастия с таким азартом,что саму себя удивила. Сон как рукой сняло, время от времени приходила в головуздравая мысль, что вести себя надо поскромнее, раз уж я еще вчера была девицей,но как приходила, так и уходила. Приткнув голову на чьем-то плече и счастливохихикая, я подумала, отчего бы не поинтересоваться, как зовут человека. Не влоб, конечно. Что он решит, если я вдруг спрошу: «Слушай, а ты кто?» Нет, нет,я уверена, нас ждет светлое будущее, об этом надо помнить и ничем его неомрачать.

— Как тебя мама называла в детстве? — остроумноспросила я с великой нежностью.

— Колобком, — ответила он.

— Почему колобком?

— А я толстый был, как колобок. Лет до восьми.

И что мне с этим колобком делать? Кто из этих четверых былтолстым до восьми лет? Можно, конечно, спросить, как его называл папа, а такжебабушки и дедушки, и, перебрав всех зверушек, ничего толком не добиться.

— А как ты хочешь, чтобы я тебя называла?

— Любимым, — прошептал он, и далее на некотороевремя разговоры пришлось оставить.

Но при первой возможности я вновь к ним вернулась исосредоточилась на фактах биографии. Узнала много интересного о школьных годахи рыбалке, но что с того, если все четыре биографии для меня темный лес?«Ничего, — утешила я себя, — скоро рассвет, и я его увижу». Тут ястала думать вот о чем: кого бы я хотела увидеть? Ясно, не Гришку.

Зачем мне Гришка, если у него жена есть? И вообще он мне ненравится. Значит, Димка. Если честно, у него такой придурковатый вид..,конечно, теперь, когда я знаю все его достоинства… Громов гораздо симпатичнее.У него жена и дети. Двое или трое. На что мне чужие дети? О господи.Представлять рядом с собой Марата даже не хочется. К тому же он наверняка несдержался бы и хоть раз назвал меня ангелочком, а зубы начал скалить еще двачаса назад, чтобы я почувствовала себя дурой. Правда, я себя и сейчас умной нечувствую… Это что же выходит: кто бы ни был рядом, ничего хорошего? Какоесвинство со стороны судьбы.

Ладно, пусть будет Димка, к глуповатой внешности можнопривыкнуть, когда тут такие достоинства. Разведен. И жениться обещал… Моираздумья вновь были прерваны. Я с удовольствием откликнулась на призыв, а потомначала поглядывать на окно. Сереет. На всякий случай щелкнула выключателем.Безрезультатно.

— Мне надо в ванную, — зашептала я, у человекадолжна быть зажигалка, все четверо курят.

— Я тебя провожу, — вызвался он.

В квартире было так темно, что я наверняка набила бы себешишек, если бы мой возлюбленный не оберегал меня. Ах как нежен, как внимателенон был.

— Где-то на столе зажигалка, — подсказала я.

— Разве ее найдешь в такой темноте?

Из комнаты доносился храп. Я хихикнула, услышав его, авозлюбленный шепнул:

— Это Марат, он всегда храпит, как напьется.

Слава богу, остаются трое. Под душ мы встали вместе, и яэтим воспользовалась. Прическа.., волосы у всех троих средней длины. Господи,как же слепые обходятся одними руками? Нос, губы.., и никакой картинки. Стоп.Кольцо. У Громова точно обручальное кольцо и печатка. Печатки нет, аобручальное.., мамочка, как же меня угораздило? Спокойно, у Гришки тожекольцо.., и этот не лучше. Да когда же это кончится?

Он выбрался из ванны и завернул меня в полотенце. Яблагодарно прильнула к его груди, и меня на руках перенесли в спальню.

— Подожди немного, я сейчас, — шепнул любимый. Якивнула, устраиваясь поудобнее.

Прошло минут десять. Что-то он долго, или мне так кажется?Господи, и позвать-то как не знаю.

— Милый, — промурлыкала я.

— Я на кухне, — приоткрыв дверь, зашепталон, — есть ужасно хочется.

— В холодильнике индейка, — сообщила я, закрылаглаза, решив немного подремать, и совершила стратегическую ошибку, потому что,когда проснулась, комнату заливал солнечный свет, а подушка рядом была пуста. Явскочила, огляделась и не обнаружила ничего хоть отдаленно напоминающего особытиях ночи. Только полотенце в ногах постели, в котором меня сюда доставили,свидетельствовало о том, что все это мне не приснилось.

Торопливо натянув пижаму, я вышла из спальни.

Гришка по-прежнему спал в кресле, задрав голову, похрапываяот неудобной позы, Марат и Громов делили диван, оба в костюмах и ботинках. Якинулась к Димке. Спит сном праведника. «Не может быть», — прошептала я,сама не зная толком, что имею в виду.

Я чувствовала, что меня одурачили.

Конечно, можно утешить себя мыслью, что ночной возлюбленный,дорожа моей честью, заблаговременно смылся, но особого благородства я ни у когоиз четверки не замечала. Гришка скорее бы ходил павлином. И Димка тоже. Значит,все-таки одурачили. — Только я собралась воспылать гневом, как вспомниланедавнюю шутку с Димкой и заревела. Поделом мне. Растирая слезы по щекам, явернулась в спальню и рыдала долго и отчаянно. До тех самых пор, пока вгостиной не наметилось движение. Я быстро заправила постель и пробралась вванную. Теплый душ пошел мне на пользу, правда, лицо слегка опухло от горькихслез.

— Чего ж так напились-то? — вздыхал Громов,разглядывая пустую бутылку. — Башка болит…

Анечка, доброе утро. Мы тебя не очень стеснили?

Он послал мне улыбку и вдруг подмигнул.

«Он…» — подумала я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Свинство какое, — бурчал Гришка, с недовольствомглядя на свой мятый костюм.

— А я прекрасно выспался, — зевнул Марат. — Иголова не болит.

— Везет же некоторым, — хмыкнул Громов. — Агде Димка?

Все трое посмотрели на меня, словно ждали разгадки страшнойтайны.