полезно <…> внедрять гены, отвечающие за специфический метаболизм или синтез, свойственные другим биологическим классам, растениям или животным». Виды, шутливо провозгласил Бойер, «это лишь видимость»[661].

В первый день нового 1974 года[662] исследователь, работавший с Коэном в Стэнфорде, объявил, что внедрил ген лягушки в бактериальную клетку. Мимоходом был преодолен еще один эволюционный барьер, пересечена еще одна граница. В биологии «быть естественным», по выражению Оскара Уайльда, и правда оказывалось «просто позой».

В феврале 1975-го Берг, Балтимор и еще три ученых организовали «Асиломар II» – одну из самых необычных конференций[663] в истории науки. Ученые вернулись к дюнам ветреного пляжа, чтобы вновь обсудить гены, рекомбинацию и очертания будущего. Это было незабываемо красивое время года. Путь ежегодной миграции бабочек-монархов к канадским лугам проходил вдоль побережья, и секвойи с низкорослыми соснами то и дело исчезали под красно-оранжево-черными волнами.

Участники встречи прибыли 24 февраля – и среди них были не только биологи. Берг и Балтимор прозорливо пригласили юристов, писателей и журналистов. Здесь решалось будущее генетических манипуляций, и требовалось мнение более широкого круга мыслителей, чем профильные ученые. Деревянные дорожки вокруг конференц-центра способствовали рассудительному ведению бесед: прогуливаясь по настилам и песчаному берегу, биологи обменивались замечаниями по поводу рекомбинации, клонирования и манипуляций с генами. В главном же зале – похожем на собор пространстве с безрадостно скользящими по каменным стенам лучами калифорнийского солнца – находился эпицентр конференции. Вскоре здесь должны были разгореться яростные дебаты о молекулярном клонировании.

Первым говорил Берг. Он суммировал данные и обозначил масштабы проблемы. Недавно, исследуя методы химического изменения ДНК, биохимики открыли относительно простой способ комбинирования генетической информации от разных организмов. Технология, по словам Берга, была «до смешного простой», и даже биолог-любитель мог бы создавать химерные гены в лаборатории. Такую гибридную молекулу – рекомбинантную ДНК – можно размножить в бактерии (то есть клонировать) и получить миллионы ее копий. Некоторые из таких молекул можно переносить и в клетки млекопитающих. Осознавая как большой потенциал, так и возможные риски технологии, предварительное собрание выступило за временный мораторий на такие эксперименты. Конференцию «Асиломар II» созвали, чтобы обсудить следующие шаги. По масштабам и оказанному влиянию она настолько превзошла предыдущую, что со временем потеряла номер в названии и стала просто Асиломарской конференцией – или даже Асиломаром.

Атмосфера быстро накалилась в первое же утро. Главным вопросом все еще был самопровозглашенный мораторий: следует ли ученым ограничиваться в своих экспериментах с рекомбинантной ДНК? Уотсон был против. Он желал абсолютной свободы и призывал развязать ученым руки в науке. Балтимор и Бреннер вновь завели речь об «увечных» переносчиках генов, способных обеспечивать безопасность. Мнения остальных участников резко разделились. Открываются ошеломительные возможности, протестовали некоторые, а мораторий парализует весь прогресс. Один микробиолог сильнее прочих был разгневан строгостью предложенных ограничений: «Да вы просто в сортир слили все плазмидные коллективы»[664], – обвинил он комиссию. В какой-то момент Берг пообещал засудить Уотсона за неспособность адекватно оценить характер рисков рекомбинантной ДНК. В ходе особенно деликатных обсуждений угроз молекулярного клонирования Бреннер попросил журналиста газеты Washington Post отключить диктофон. «Я верю в неотъемлемое право каждого взрослого ученого выставлять себя полным придурком конфиденциально», – объяснил он. Его тут же обвинили в «фашизме»[665].

Пятеро членов оргкомитета – Берг, Балтимор, Бреннер, Ричард Роблин и биохимик Максин Сингер – тревожно ходили по аудитории кругами, оценивая градус растущего напряжения. «Споры все продолжались и продолжались, – писал один журналист. – Некоторым участникам это осточертело[666], и они ушли на пляж курить марихуану». Сидя в своей комнате, Берг сердился и переживал, что конференция закончится ничем.

И действительно, ничего не было формализовано вплоть до последнего вечера, когда сцену заняли юристы. Пять адвокатов предложили обсудить правовые нюансы клонирования и обрисовали мрачную картину потенциальных рисков: если хоть один сотрудник лаборатории заразится рекомбинантным микробом и у него появятся хоть малейшие признаки болезни, то глава лаборатории, лаборатория и все учреждение будут привлечены к юридической ответственности. Остановят работу целого университета, лабораторию закроют на неопределенный срок, ее двери начнут осаждать пикетчики и блокировать люди в защитных костюмах, похожие на космонавтов; национальных регуляторов здоровья забросают вопросами – в общем, начнется настоящий ад. Органы государственной власти отреагируют введением драконовских мер, которые коснутся не только рекомбинантной ДНК, но и более широкого круга биологических исследований. В итоге все может вылиться в куда более строгие ограничения по сравнению с правилами, которые ученые могут установить для себя сами.

Выступление юристов, стратегически верно проведенное в последний день Асиломарской конференции, стало ее поворотным пунктом. Берг понимал, что встреча не должна – не может – завершиться без составления официальных рекомендаций. В тот вечер Балтимор, Берг, Сингер, Бреннер и Роблин в своем бунгало до глубокой ночи ели китайскую еду из коробочек, делали пометки на доске и разрабатывали план на будущее. В 5:30 утра, всклокоченные и сонные, распространяя запах кофе и чернил, они вышли из пляжного домика с готовым документом. Документ начинался с признания существования странной параллельной биологической вселенной, куда ученые нечаянно проникли с помощью молекулярного клонирования: «Новые методы, позволяющие комбинировать[667] генетическую информацию очень разных организмов, забросили нас в область биологии со множеством неизвестных. <…> Именно это неведение вынудило нас заключить, что было бы разумнее проявлять изрядную осторожность во время подобных исследований».

Для минимизации рисков документ предлагал[668] четырехуровневую схему ранжирования потенциальных биоугроз от генетически модифицированных организмов и давал рекомендации по мерам защиты от утечки для каждого уровня (внедрение онкогена в человеческий вирус, к примеру, требовало самой высокой степени изоляции, а перенос гена лягушки в бактериальную клетку – самой низкой). По настоянию Балтимора и Бреннера в документ включили-таки предложение разработать дефектные векторы и организмы для поддержания клонируемых генов в лабораториях. В заключительной части документ настоятельно рекомендовал постоянные ревизии процедур рекомбинации и контроля распространения – с целью ослабления или ужесточения ограничений в ближайшем будущем.

Когда в 8:30 началась последняя утренняя сессия Асиломара, все члены комитета с волнением ожидали, что их проект отвергнут. Но, как ни странно, его одобрили почти единогласно.

После Асиломарской конференции некоторые историки науки хотели продемонстрировать ее масштабы, разыскав подобные моменты в научной летописи. Но таких просто не было. Максимально похожим документом, пожалуй, можно считать двухстраничное письмо, которое в августе[669] 1939-го Альберт Эйнштейн и Лео Силард отправили президенту Рузвельту, чтобы предупредить его о тревожной возможности создания мощнейшего оружия. Эйнштейн писал, что открыт «новый и важный источник», позволяющий «генерировать громадное количество энергии. <…>