беспощадной борьбе за правое дело. Бородатый Энгельс тяжело звякнет ключами и вопросит:

«Веруешь во единое учение марксизма-ленинизма?»

«Верую, товарищ Энгельс», — ответит душа входящего, и товарищ Энгельс радостно затянет: — «Мы жертвою пали в борьбе роковой».

А что спросит товарищ Маркс вместо «накормил ли ты голодного»? Убил ли ты буржуя? Разорил ли церковь? Выселил ли из дому семью кулака с ребятишками?

«Господи, что я тут делаю? Ведь не Спаситель сейчас здесь с нами, а кто? Кто тогда?» — От ответа, вертевшегося на языке, на какой-то миг ей стало не по себе, но голос Октябрины вернул её обратно в Красный уголок.

— В честь первого заседания предлагаю, товарищи, исполнить «Интернационал».

Октябрина сурово посмотрела на Фаину с Валей Лядовой, и под её взглядом Валя стала медленно подниматься со стула. Фаине ничего не оставалось, как присоединиться, хотя петь она всё равно не могла, потому что не знала слов. Помнила какие-то обрывки про заклеймённого проклятием, про то, что надо разрушить всё до основания. Зато Валя старалась вовсю, и её звонкий голосок бодро и весело отскакивал от стены, на которую Октябрина приколотила плакат с краснощёкой бабой. Плакатная баба держала в одной руке ведро, в другой серп. Подпись гласила: «Крестьянка, крепи союз рабочих и крестьян!»

Потянув за Валей и Октябриной пару куплетов, Фаина выглянула в групповое помещение, где Капитолина с пыхтением рисовала на грифельной доске большую бабочку с длинным носом. Хоть бы заседание закончилось как можно скорее! Дома надо ещё постирать, сварить Капитолине кашу и законспектировать лекцию по детской литературе, потому что занятий на педагогических курсах никто не отменял и экзамены совсем близко.

Место для Красного уголка отыскали с трудом. Посоветовавшись с Надей, Фаина выделила для него щель за шкафом, наподобие крошечного кабинетика, где воспитатели держали книги, ноты, грифельные доски и всё прочее, что выдавалось детям только под присмотром.

— Да, не развернёшься, — оценила закуток товарищ Октябрина, — ну да ничего, комсомол трудностями не испугаешь.

Октябрина предпочитала, чтоб её называли только товарищ Октябрина и никак иначе, и робкие попытки Фаины и Нади назвать её просто по имени-отчеству были с гневом пресечены.

Дотянув петушиным фальцетом последний куплет гимна, Октябрина откашлялась в кулак:

— Предлагаю для начала заслушать доклад о становлении власти трудящихся. Докладчик Лядова. Прошу голосовать. Кто «за»? — Она первой подняла руку, орлиным взором окинула Фаину с Валей и подвела итог: — Единогласно.

Валины щёки облила краска. Неловко, как-то боком, она вышла вперёд и затеребила концы косынки на шее.

— В нынешнем, тысяча девятьсот двадцать третьем году, в Советской России произошло много всякого разного.

Голос Вали звучал еле слышно и Октябрина подбодрила:

— Смелее, товарищ Валя, не тушуйся, комсомольцы должны быть активными и бодрыми борцами за правое дело, а не вялыми рыбинами.

От неожиданного сравнения с рыбиной Валины глаза стали совсем испуганными, и она скороговоркой забормотала:

— Большим событием для страны стал двенадцатый съезд РКП (б). Впервые на нем не присутствовал товарищ Ленин, раненный бандитской пулей. — Валя громко шмыгнула носом то ли от жалости к вождю мирового пролетариата, то ли от величия момента своего первого доклада.

Фаина заметила, как Октябрина тоже согнутым пальцем согнала с век слезинку и устыдилась, потому что её собственные мысли витали очень далеко от подмосковных Горок, где недужил товарищ Ульянов-Ленин. Почему-то вспоминался день разорения церкви, скинутые в кучу иконы и бледное лицо отца Петра в предчувствии близких мук. Фаине невольно пришла на ум молитва «Отче наш» и стала беспрестанно звучать внутри, почти полностью заместив собой Валин доклад, который долетал к ней обрывками фраз об ультиматуме лорда Керзона, посмевшего требовать в десятидневный срок освобождения британских траулеров, задержанных в Баренцевом море, и прекращения религиозных преследований в Советском Союзе. Ещё Валя поведала об окончательном разгроме Белой армии на побережье Охотского моря и о том, что нэпманы окончательно зарвались и зажрались, в то время как в стране бушуют безработица и нищета.

— Молодец, товарищ Лядова, толково! — одобрила Октябрина, едва смолки звуки Валиного голоса. — Товарищ Усольцева, у вас есть что добавить по существу дела?

Фаина не сразу поняла, что обращаются к ней, и в растерянности пожала плечами:

— Нет.

— Очень жаль, — губы Октябрины обиженно дрогнули, — я хотела предложить дискуссию.

— Пожалуйста, давайте в следующий раз, — едва не взмолилась Фаина, — мне и так до утра всех дел не переделать.

— На фронтах Гражданской люди сутками не спали и выдюжили, — не замедлила упрекнуть Октябрина, но, видимо, поняла, что перегнула палку, и смягчила тон. — Ладно, товарищи, будем считать, что комсомольская ячейка начала свою работу. На следующем заседании обсудим план дальнейшей работы. А завтра — все на субботник в честь годовщины Октябрьской революции!

* * *

Утром, наспех укладывая волосы, Ольга Петровна вдруг обнаружила, что стала совсем старой. Нет, она и прежде смотрелась в зеркало, но за неимением времени — мельком, вскользь, лишь затем, чтобы отметить, ровно ли лежит воротник или не торчат ли шпильки из причёски. Осторожно, как по акварели, Ольга Петровна провела пальцами вдоль морщинок у губ, заметила сухую кожу у крыльев носа и тусклый взгляд, в котором отражалась вселенская безысходность. Прошли времена горения на работе, и теперь в Петросовет ноги шли как на каторгу. В висках стучала мысль, что если одна партийная чистка обошла её стороной, то не за горами вторая, третья, четвёртая, до тех пор, пока в зале не поднимется лес рук и секретарь заседания буднично подведёт итог:

— Единогласно. Исключить.

Проходя через машинописное бюро, Ольга Петровна спиной чувствовала взгляды машинисток, которые наверняка подсчитывали, как скоро её шаги отзвучат навсегда. Постоянно барахтаться в липком страхе было невыносимо, и всё чаще и чаще Ольга Петровна ловила себя на неотступном желании увидеть Капитолину, словно бы та могла утолить её печали и беспечной улыбкой отогнать от ворот надвигающуюся катастрофу. Да разве дети не есть тот якорь, что держат родителей на земле и не дают сорваться в пропасть безвременья?

Нынче ночью Ольге Петровне снова снилась длинноногая девочка, похожая на кузнечика, с белёсыми косичками на острых плечиках. С тем же курьером, что отвозил посылки для Капитолины, Фаина всегда передавала записку с сообщением, что дочь жива, здорова и весела, несмотря на трудности. В этот раз к записке прилагался рисунок. Ольга Петровна сунула руку в карман юбки и достала тщательно сложенный листок бумаги с рогатой божьей коровкой и корявой подписью «От Капы». С незнакомым доселе умилением она рассматривала рисунок много раз, подолгу вглядываясь в каждую букву, написанную специально для неё.