Знаешь, если тебе сейчас около двадцати лет, не будь дураком, бросай все и езжай в Нью-Йорк. Запри дверь на ключ. Купи билет. Прилети, приплыви сюда. Влюбись сначала в кого-то, а потом – в город. Или – наоборот. Учись. Знакомься. Чувствуй. Дыши.

Весь мир сразу обнимет тебя. Ведь в этом относительно небольшом городе уместились болгарские кафе и ягоды годжи в шоколаде, итальянская пицца и горловое пение, тихая рыбалка и рейв на крыше, доска серфера и скандинавская водка, Чехов на Бродвее и Мхатма Ганди в комиксах и еще тысячи и тысячи вещей, которые тебе нравятся и не очень.

Вот мне уже не стать клерком-спекулянтом на Уолл-стрит. Я не буду учиться в Нью-Йоркской киношколе. Мне не быть местным рыбаком и не заходить поутру с уловом в порт Манхэттена. Вряд ли я, пьяный, лихой и глупый, в закоулках Бруклина набью дурацкую татуировку, которой буду потом стесняться всю жизнь. Мне не сидеть до утра в офисе на сорок пятом этаже, сдавая полосу «Нью-Йорк Таймс». Не ходить по воскресеньям в церковь в Гарлеме, чтобы слушать госпел.

Такие мысли посещают человека, когда ему очень хорошо. Когда счастье имеет привкус тоски по тому мгновению, которое он сейчас проживает. Мгновению безвозвратно ускользающему. И человек вдруг так пронзительно чувствует, что жизнь – она одна. Что даже если существует реинкарнация, то ему не суждено вспомнить, как он пробовал на вкус Вселенную и был перуанским индейцем, гасконским пастухом на ходулях, проводником на Монблане, моделью в Сингапуре, военным фотографом в горячих точках или бабушкой в большой семье в Нахичеване.

Ты не можешь прожить несколько жизней сразу. Максимум три-четыре, и то если повезет.

Я слишком поздно открыл для себя Нью-Йорк. Не повтори мою оплошность. Все, что я теперь могу, – это приезжать сюда изредка, снимать квартирку с видом на реку и фонтанирующие светом в ночи небоскребы и, например, писать книгу. Это немало. У меня есть своя жизнь, и она славная. Порой я сам себе завидую, но… как бы я хотел приехать в сюда на двадцать лет раньше!

Я влюбился в этот город. А вот полюбить я его уже вряд ли смогу. Потому что любовь требует долгих отношений и взаимного проникновения. Дыхания в унисон. Постепенного узнавания друг друга. Усталости. Разочарования. Прощения ошибок. И восхитительных открытий вновь и вновь.

А у меня на это нету столько времени. Да и желания.

У меня, в отличие от тебя, – «не все впереди».

Сентябрь 1944 года. Мне пятнадцать. Я держу за руку папу, который сегодня вернулся с фронта. Я так любила сидеть у него на коленях, а теперь у него нет ног. Но он дома. Он живой. Я, пять моих братьев и две сестры счастливы.

Мне десять лет. Зима, вечер, на улице уже потемнело. Горят фонари. Ни одного дуновения ветра. Я иду по заснеженной и утоптанной дороге с мамой. Мне тепло и хорошо. Я поднимаю лицо вверх, и с черного неба сыпет хлопьями снег.

Полгода назад по одному из каналов появился слоган: «Когда гладишь кота, вспоминай меня». Я сидела в чужой квартире. В этой квартире я сидела десять долгих лет. Я мечтала завести котенка, но там, где я жила, не любят кошек. И я мечтала о своей квартире, хоть маленькой, но своей, и о котенке мечтала… И вот вчера я сидела на своей кухне, гладила своего котенка и снова увидела этот слоган. И поймала себя на мысли, что я так счастлива! Пусть впереди еще много испытаний, но моя мечта, казавшаяся мне несбыточной, исполнилась. У меня есть моя кухня и мой кот.

1977 год. Мне восемь лет. Новогодний вечер. Идет мягкий искристый снег. Я стою у окна, с перевязанным теплым платком, больным ухом. Пахнет мандаринами, хвоей и праздником. Особых подарков под елкой никто не ждет, так как сейчас время сплошного дефицита и комиссионок.

После традиционного боя курантов мне достается самая большая коробка! А в ней коньки!!! Но… не белые, новые с блестящими лезвиями. А коричневые, местами потертые, с поцарапанными лезвиями. Я готова заплакать.

«Там тебе письмо», – говорит мама.

Читаю:

«С Новым годом, Ася!

Дарю тебе мои первые коньки, в которых я начинала тренироваться!

Ирина Роднина»

Это только потом я оценила мамину изобретательнось! А тогда счастье и гордость переполняли меня!! Конечно, мои сверстники не верили, а я всем показывала письмо от самой Ирины Родниной!

Август 2014 года. Марсель. Французский темпераментный город. Что-то из Хемингуэя. О, этот его свободолюбивый характер! Город моряков и моря, живущий под южным солнцем, здесь нет времени – часы на башне отмеряют лишь время до рассвета или ужина, прошлое, будущее – все сливается в музыку жизни, этот изумительный южный французский, крики чаек… По утрам в старом порту так здорово гулять, чувствовать соленый ветер, прохладное время почти завершенного лета… Лабиринты улиц, сочетание противоположностей, столько чувства.

Мне семнадцать – время юности и надежд. Я только что сдала выпускные экзамены, до сих пор не верю, что все позади. Я нарисовала на карте маршрут и купила билеты на самолет – и вот мы с мамой здесь, в Марселе. Все залито солнцем, таким теплым оранжевым светом. Весь день мы гуляем по городу с бумажной картой в руках, уже измятой и изрисованной, и с фотокамерой на плече. Мы, преодолев сотни ступеней, поднялись к Нотр-Дам-де-ля-Гард, самому красивому собору, что мне довелось увидеть в жизни. Сюда всегда приходили моряки, чтобы попросить защиты в море у Богоматери-Защитницы, ведь стихия всегда сильна и непредсказуема!.. А вернувшись из путешествия, они оставляли подарок в соборе – картину, где плещется море, или фигурку корабля, или гирлянду раковин, что подвешены теперь к потолку и тихо покачиваются над головами. А солнце, уже клонящееся к закату, делает витражи почти живыми, такими яркими в переливах ясных цветов. Мы присели на минуту на скамью где-то в заднем ряду, вокруг ходят люди, и бежит незаметно жизнь, и среди этого света и приглушенных звуков, в этом пространстве-времени я вдруг понимаю, как мне здесь хорошо, дивно хорошо и просто… А после мы спустимся с холма, где стоит собор, поужинаем на маленькой площади и скажем друг другу «спокойной ночи»… И я уже подозреваю, что впереди тяжелый переезд, расставание с домом, куча сложностей новой жизни – но пока это только неопределенное-далекое, а я здесь и сейчас, я счастлива наедине с морем, и этим французским городом, и внутри меня рождается какая-то музыка-молитва, подобная пению волн.

Мы с мамой в Москве. Это – начало 90-х. Я только собираюсь стать студентом МГУ. Меня переполняет это чувство. Сейчас лето. А вокруг – в воздухе – будто разлито это «студенческое» самоощущение окружающих. Будто вся Москва, которую я периодически произношу, читая про себя стихи о ней. Стихи своего любимого Шпаликова, которые мы в школе передавали друг другу под партой отпечатанными на машинке…