малого отсчитал, — Он долго не мог прикурить от зажигалки Алексея, вздрагивая при каждом щелчке пьезоэлемента и закрываясь воротником пальто. — Я, значит, здесь живу — Игнат Витюхов, бывший слесарь в автоколонне. Сейчас лесничество по ночам сторожу. А еще Марья Петровна, да Лизавета — Маркова, тракториста дочь, да старуха Парамонова со своей кошкой. Больше никого нет. Все, кто мог, значит, в город убежали. А кто не убежал, тот помер. Нет больше деревни. А ведь раньше как: ячмень сеяли, капусту. Сколько здесь росло капусты, молодой человек! В Кузнецове вагоны грузили нашей капустой! И скот: коровы, свиньи, птица в каждом дворе — все чин по чину. И куда что девалось!

Он поправил очки. Сигарета в углу рта дымилась как маленький вулкан.

— Гибнет деревенька. Сохнет на корню. Одни вы, дачники, значит, и остались.

Витюхов словно балансировал на грани жизни и смерти, но Алексей не испытывал ни вины, ни жалости. Только отстраненный интерес энтомолога, разглядывающего под лупой мертвую букашку. Когда он успел стать настолько бесчувственным? Почему в его душе нет и намека на эмпатию? Что должен испытывать человек, когда место, где он родился и вырос, где провел лучшие годы своей жизни и которым, возможно, гордился, неуклонно приходит в упадок, гибнет и разлагается у него на глазах? Каково это — еще при жизни спать в гробу и просыпаться в гробу, и там же принимать пищу и видеть, как этот гроб день за днем погружается в землю?

Подойди к краю пропасти и сделай шаг вперед... Если хочешь упасть…

Алексей двинулся обратно к машине. Витюхов семенил за ним, попыхивая сигареткой и откашливаясь в кулак. Он харкал и плевал на асфальт. Его хилые плечи вздрагивали, словно он исполнял какой-то конвульсивный танец или пантомиму.

— Вы сверху, молодой человек? Из Залесского? Я бываю там день через два. Какие там роскошные леса, какие леса! Какая дичь!

«Дичь?» — Алексей сомневался, что в лесах, о которых говорит Игнат Витюхов, водится кто-нибудь кроме бродячих псов и нескольких хромых зайцев. От охотхозяйства сохранилось только название и домик лесничего, который арендовал на лето какой-то писатель с украинской фамилией, чтобы кропать там бездарные рассказики о жизни «российской глубинки». Но в давние времена там, наверное, удавалось подстрелить благородного оленя. Возможно когда-то, когда Игнат Витюхов еще учился в начальной школе, там встречались лоси (от них остался только дорожный знак «осторожно — дикие животные») и еще... там конечно же до сих пор жили волки...

— Здесь... здесь водятся волки или какие-нибудь другие хищные звери? — Алексей поперхнулся. У него заложило уши и засосало под ложечкой, словно он оказался в кабине лифта, у которого внезапно оборвался трос.

— Волки? Ах волки! И он меня спрашивает! Да, здесь жили волки. Чертова прорва волков. Помню, как их зафлаживали лесничие. Наш край в старину называли «волчий» или как-то так. У меня в последнее время что-то нелады с памятью...

— Я не спрашиваю, жили ли здесь волки раньше, — перебил Алексей. Собственный голос показался ему незнакомым, утробным и зловещим, как у чревовещателя. — Я спросил, живут ли здесь волки сейчас?

— Волки... что-то не пойму я вас...

— Думаю, вы прекрасно меня поняли, — Алексей перестал делать вид, что возится с ключами и обернулся. Витюхов подавился очередной фразой.

— Вы... Что с вами, молодой человек? Вы такой бледный, такой...

— Если у вас нелады еще и со слухом, я могу объяснить, — снова перебил его Алексей. — Меня интересует, были ли здесь в последнее время случаи нападения на людей? Волки, собаки, дикие коты... ну кто еще может бегать по этим лесам?

— Нет... — Витюхов попятился. Алексей шагнул следом за ним.

— Я интересуюсь не из праздного любопытства.

— Нет! Ничего не знаю. Оставьте меня в покое!

— Но что вам стоит рассказать мне обо всем? — Алексей преследовал отступающего Витюхова. — Я же вижу — вы что-то знаете. Сами признались, что день через два проводите в лесничестве. Вам ведь знаком Пантелеев Михаил Леонтьевич? Он сказал, вы берете у него рассаду. Так вот, с ним происходит что-то нехорошее, и я должен знать, что именно. Вы даже не представляете, насколько это важно.

— Вы ошиблись. Мне нечего вам сказать, — выдавил из себя Витюхов.

— Нет, тебе есть что сказать! — Алексей потерял терпение.

— Не знаю... нет... не надо... — Витюхов пятился и скулил. Его истощенное лицо стало серым как некрашеная шерсть.

— Ничего я не знаю... Не знаю... Не хочу знать...

— Ты мне сейчас же все расскажешь! — Алексей схватил Витюхова за вытертые лацканы пальто и сильно встряхнул. Он вспомнил следы возле дома и тот животный страх, который внушили ему предполагаемые изменения в облике Михаила Пантелеева. Тогда он впервые в своей зрелой жизни ощутил полную беспомощность, словно вернулся обратно в детство, когда он не хотел спать без света и прятал под подушкой водяной пистолет, чтобы защититься от воображаемых чудовищ. Но он вырос... и чудовища тоже подросли, окрепли и заматерели. Теперь они выбирались из своих тайных убежищ в недрах его психики. Выбирались и набрасывались на него.

— Я не выпущу тебя до тех пор, пока не узнаю правду!

— Нет! Нет! Прошу вас! — Витюхов отчаянно тряс головой. Ноги под ним подогнулись. Недокуренная сигарета вывалилась изо рта. Он начал оседать на землю. Алексей сграбастал его пальто и рывком вздернул вверх, заставив стоять.

— Давай, выкладывай все как есть! Не пытайся увиливать! Если не хочешь говорить добром, я вытрясу это из тебя. Богом клянусь, я выбью из тебя все дерьмо!

— Нет! Я не хочу… чтобы он забрал и меня!

Глаза старика расширились и полезли на лоб. Очки косо повисли на переносице. Голова затряслась так сильно, что очертания губ стали неразборчивыми. Как будто все лицо Витюхова готовилось изменить форму. Это выглядело слишком знакомым. Немногим более получаса назад Алексей уже видел нечто подобное. Руки ослабли и разжались сами собой, но последние слова старика ржавым гвоздем врезались в память:

Не хочу, чтобы он забрал и меня!

Витюхов что-то выкрикнул, рванулся прочь от Алексея, запутался в собственных ногах и шлепнулся задом