в кувшин воды и, как послушная цыганская жена, иду поливать.

Именно в этот момент дверь открывается и заходит Платон.

На мгновение становится тихо настолько, что в ушах звенит. Кажется, сердце перестало биться и кровь остыла.

Теряюсь. Никак не ожидала увидеть Платона здесь в это время. Мы неважно расстались вчера утром, после прихода его матери. Он повез ее на работу. Я ощущала себя максимально некомфортно и отправила их вдвоем, солгав, что нуждаюсь в дополнительном часе на сборы.

Работал Платон в цеху, я — в офисе.

Вечером он написал, что приедет поздно, дела есть. Часов в восемь добавил, что увидимся завтра. Я к тому времени уже приготовила прекрасный ужин и почувствовала себя ненужной. Старалась, ждала. Как какая-то дура.

До этого увиделась с Егором и в очередной раз убедилась, что ничего не могу поделать, — о мире не может быть и речи. Но уяснила одно — дело не во мне. Вернее, во мне, конечно, но я скорее стала последней каплей.

У Смолиных накопилось. Это их проблемы. И братья должны сами их решить.

Хорошо бы было, наверное, еще раз поговорить об этом с Платоном, скрасив вечер ухой из лосося, лазаньей и двумя салатами, но он не приехал.

— Привет, — говорит мне сдержанно, глухо. — Ты рано.

Все ясно, мама вправила своей булочке мозг.

— Привет. Вот растения поливаю, — стараюсь бодриться. — Думала, ты работаешь в цеху.

— Попозже поеду.

Я держусь спокойно, адекватно, ровно. Сердце при этом томится, изнывает. В сторону Смолина что-то даже взглянуть не могу, не представляю, как на него реагировать. Я с ним будто в агонии кипела эти дни — не расставались же практически. А тут сутки не виделись. И пустота, сумбур, нерешительность.

Он подходит, целует в губы коротко, я отворачиваюсь, и он целует еще раз в щеку. Пахнет от Платона приятно.

— Тебе кофе сварить? Дарины нет еще, могу побыть за нее.

— Да, пожалуйста. Черный.

— Хорошо. — Не смотрю на него.

— Если не трудно.

— Мне не трудно.

— Эй. — Платон берет меня за локоть, задерживая. — Обиделась?

— Ты не приехал. Я... не знаю, где ты ночевал. С кем? — дергаюсь.

— Эля, — отвечает он не без раздражения. — В смысле «с кем»? Это что за новости?

— Не знаю. Приезжаешь, когда хочешь, не приезжаешь, когда не хочешь. Для меня такой формат отношений неприемлем.

Платон напрягается, я тоже автоматически.

— Малыш. Ты же не одна в моей жизни.

Господи, ну как человек может быть так хорош в спорте и науке, но беспросветно глуп в отношениях?! Как он так слова подбирает, что прибить его хочется?!

— Я сделаю кофе. В твою чашку плюну.

— Эм... Ладно.

Отправляюсь в многострадальную подсобку, которую переоборудовали под крохотную, но достаточно функциональную кухоньку. Наливаю воду из бутылки в кофемашину, запускаю.

Я не буду бороться за Платона с его матерью. Это не та битва, в которой хочется поучаствовать. Ни проигрыш в ней, ни победа радости не принесут. Одну такую я уже вела в отношениях с Тимуром, ничего хорошего там не вышло. Егор сказал, что Людмила Михайловна сына не отпустит — ни в Нью-Йорк, ни жениться.

Платон заходит, когда я запускаю вторую чашку. Машина гудит, но я кожей определяю его присутствие. Настроена на него, нацелена.

Глава 46

Он обнимает со спины. Я откидываюсь на его грудь. Закрываю глаза. Чуть дрожу, растерявшись. Он может сказать сейчас все что угодно: например, что нам нужно взять паузу, его мать болеет, нуждается в поддержке и спокойствии.

Людмила Михайловна уверена, что я подсиживаю ее сына на работе, что я ему не подхожу. Что я не та, кого она хотела бы видеть рядом со своим прекрасным, идеальным мальчиком, у которого получается все, за что бы он ни брался.

Кроме личной жизни.

Что бы Платон ни сказал, я соглашусь. Спорить не буду.

Отношения — это шаги навстречу друг другу. А не бег Элины за неуловимым красавчиком.

— Я неверно выразился. В моей жизни есть только ты. Если я не занимаюсь тобой, то погружен в работу, спорт или решаю проблемы родителей. Но ты — это главное. Самое главное.

Кусаю губы нервно. Это снова не то, что ждала. И снова я ощущаю растерянность. Часто моргаю, борясь с эмоциями.

— Так где ты ночевал?

— В гараже. Поздно закончил, решил не ехать.

— Понятно.

— Пожалел потом, — добавляет он хрипло.

Его руки касаются живота, поглаживают.

— Почему?

— Искал тебя ночью в кровати. Думал сорваться, но побоялся разбудить.

— Надо было разбудить, — выпаливаю полушепотом, но кофемашина, как назло, заканчивает работу, и слова звучат громко.

Платон их слышит. И реагирует.

Меня мгновенно окутывает каким-то острым, шокирующим теплом. Я будто мысли его читаю, слышу их, чувствую — он испытал облегчение и радуется. А может, пылающий мозг сочиняет, рисуя желаемое?

Делаю шумный вдох. Платон сжимает в объятиях, я впечатываюсь в его грудь и сильно вздрагиваю, словно от контакта с холодом. Самой жарко! Такой контраст сильный.

Мысли в кашу. Я оборачиваюсь, и его губы накрывают мои. Платон захватывает нижнюю, втягивает в себя с таким явным наслаждением, что пережить это нелегко. Чтобы хоть как-то сконцентрироваться на своей болючей к нему любви, я просто замираю.

Он меня обидел, мне нужно уйти. Сейчас. Пожалуйста.

На следующем вдохе мои руки в его волосах. Я стискиваю их, потягиваю. Сама прижимаю Платона к себе так, будто думала, что больше не увижу. Дальше все кубарем. Ломано. Нетерпеливо. Зло.

Сахарница с узкого стола вдоль стены падает и разбивается. Следом за ней сыпятся чайные пакетики.

Мы обнимаемся слишком крепко, дискомфортно и больно. Я не могу отпустить Платона, а он не собирается давать свободу мне.

Сердце бьется бесстыже гулко, мир взрывается яркими цветами. Мы жадно сосемся, обмениваясь слюной, прерываясь на судорожные вдохи. Будто половину жизни не виделись. Платон сминает мои ягодицы, умело сражается с длинной юбкой, задирает ее технично, не путаясь в ткани, как в начале отношений.

Мы снова на стол натыкаемся.

Он подхватывает меня под бедра и сверху плюхает. Спешащий, взъерошенный, агрессивный. Вновь за бедра — и на себя. Резким толчком к промежности прижимается. Я ахаю, почувствовав через тонкую ткань белья и грубую джинсу ширинки твердый пах. Платон об меня трется — вперед-назад, плавно, размашисто.