особенно правильно, по превосходным и самым любимым лекалам выкроила. Специально для меня. Весь красивый, хороший, весь-весь мой. Как пелена на глазах, как розовые очки в пол-лица. Любуюсь и не понимаю, почему сразу не втрескалась.

Хотя, наверное, понимаю. Более того, до меня вдруг стал доходить смысл подводок психолога, раньше крутившийся вокруг как подхваченный сквозняком мыльный пузырь, но в руки не дававшийся.

Иногда мы влюбляемся не потому, что человек рядом хороший, а потому что сами по себе готовы к этому чувству. Хочется быть с кем-то, встречаться, дарить заботу. Потребность видеть себя в отношениях становится нестерпимой — это, вероятно, что-то физиологическое, даже животное. Мы ныряем в отношения с открытым сердцем, наделяя партнера вымышленными качествами. В итоге получаем обманутые ожидания. «Первый блин комом» — гласит пословица.

С Платоном все иначе. Я влюблялась в него постепенно, сражаясь с собой раз за разом, до последнего не пуская в душу. Я выстраивала километровые баррикады, искала, к чему бы прикопаться. Сравнивала, и если видела красные флаги — хваталась за них с восторженной радостью. Я беспокоилась за свободу и безопасность. За бедное сердце. Но Платон... в каждом своем поступке, слове, взгляде, в каждой ссоре, беседе, в признаниях или в любви — открытый и настоящий. Баррикады стыдливости рушатся под его взглядом, стены равнодушия осыпаются, когда целует или шепчет нежные пошлости. А сама я дрожу и глаза закрываю от сладкого кипящего счастья, когда чувствую его в себе. Когда мы вместе.

А поскольку вместе мы постоянно, любовь мгновенно стала зависимостью. Наверное, это тоже не очень хорошо, но, так как она взаимная, мы купаемся и захлебываемся. Друг другу радуемся, каждую прожитую рядом секунду ценим. Мы рвем друг другу сердца, вот только не болью, а бешеной страстью в постели. И бесконечным упоительным волнением.

Подружки свою саркастичную, несносную Элю совсем потеряли — общаться некогда. Да и все через пелену, через те самые розовые очки с толстыми стеклами. У меня Платоша-Платоша-Платоша. И в голове, и в сердце. Рассказала маме о новом парне, с которым встречаюсь. Объяснила, что познакомились на работе, что он руководитель проекта, умный, интересный. Мама обрадовалась, сказала, это закономерно — где еще знакомиться с приличными мужчинами? Попросила фотографию, похвалила, дескать, очень симпатичный.

Кажется, с первого взгляда Платон не понравился только мне одной. А может, наоборот, слишком сильно понравился?

Маме я умолчала, что он гонщик. Посчитала, что буду сливать инфу постепенно: не хочется со стороны родных резких движений. Брат может решить, что Платон безбашенный и нестабильный, что он подвергает мою жизнь опасности, хотя это неправда. Возможно, я расскажу о его спортивной карьере после знакомства, чтобы он им понравился сперва лично? И уже потом шибану сверху новостями. Например: у Платона несколько хороших публикаций, в том числе на английском языке, ему предлагали работу в университете в Нью-Йорке, а еще, мам, он гоняет на бешеной скорости на заряженных тачках и любит это больше всего на свете. Кроме того, новый вид пластика, который мы отливаем, подойдет для многих производств. Классно же?

Как-то так пока получается.

Его гонки... Меня беспокоят приближающиеся соревнования, беспокоит и то, что Платон мало тренируется. Представить братьев в одном салоне машины — немыслимо. Игорь Смолин срочно ищет нового штурмана. Команда подавлена. Я с ужасом думаю о том, что жизнь Платона будет доверена кому-то еще.

Никогда не мечтала стать камнем преткновения. Это что-то для дурочек, не способных взять на себя ответственность. Глупая роль, совсем мне не подходящая. Но дело в том, что Платон совершенно не позволяет загоняться из-за случившегося. Любые попытки заняться самобичеванием пресекает, рубит что-то несносно-искреннее, сумасшедше-подростковое, вроде: «Я никогда не чувствовал себя таким счастливым». И я просто затыкаюсь, беспомощно разводя руками, потому что быть виноватой в его счастье — это что-то запредельно приятное.

***

— Итак, о культуре заноса мы поговорили, теперь теория. Смотри, — просвещает Платон. Он сидит слева, за рулем Сильвии я. Вечер. Мы на пустой парковке. — Делишь пространство на зоны и сосредотачиваешься на тех, которыми в данный момент можешь управлять. Остальные тебя не волнуют.

— Не волнуют, — повторяю я.

— Верно. Руль.

Я сжимаю его крепче. Спортивный руль держат иначе — это непривычно, но интересно.

— Педали, — продолжает Платон.

Киваю, касаясь подошвами кроссовок. Их больше, чем я обычно использую, но с механической коробкой мы уже разобрались. Терпимо.

— Дыхание. — Его ровный голос действуют успокаивающе.

Делаю вдох-выдох.

— Короткий горизонт планирования. Здесь и сейчас. Поехала!

Я жму на газ, и мы срываемся с места. Платон совершенно спокоен, не нервы — канаты. Потрепанный Акуленыш ревет! Он заранее простил мне все. Едва взглянув на него после ремонта, я осознала, в чем фишка старых, вечных японок — они с тобой заодно, что бы ты ни выдумал.

Платон дает подсказки, я переключаю передачи, дергаю ручник! Его рука ложится на руль рядом с моей, он уверенно докручивает колесо так, как мне бы в жизни смелости не хватило.

— Жми-жми-жми, — бубнит. Глаза у самого горят: нравится.

У меня смесь детского восторга и гордости!

Слушаюсь беспрекословно. Платон делает движение — подчиняюсь, и мы, пролетев значительный участок в заносе, останавливаемся.

Я восторженно выдыхаю. Тру плечи.

— В порядке?

— Да. Мурашки по коже, это так круто.

— Серьезно?

— Давай еще.

— Уверена?

Радостно киваю. Он тоже улыбается.

— Давай тогда чуть поменяем технику, тебе понравится еще больше.

Платон начинает рассказывать — быстро, интересно, с примерами и шутками. Я хохочу! И восхищаюсь. Напитываюсь его энтузиазмом. Я люблю его безумно. Именно таким — увлеченным, счастливым. Если хотя бы допустить мысль, что он встречается с кем-то другим, — кажется, я просто умру. Так сильно он нравится.

Платон целует мою руку, кладет ее на ручник правильно.

— Вот так будет удобнее, окей?

Снова киваю.

— Гони, кис!

***

Дождавшись, когда вода потеплеет, я встаю под душ. Отмокаю минутку, после чего беру мочалку и начинаю оттирать (стыдно подумать) сухую корочку с живота, груди, шеи и даже подбородка. Щеки горят от смущения, дурная улыбка растягивает губы. Платон, оказывается, обожает кончать не только в меня, но и на меня. Вчера мы как-то случайно к этому пришли под его финал, и было так остро, пошло и одновременно горячо, что я завелась еще сильнее. Он отреагировал, и мы повторили, а потом еще раз. В итоге сил на душ не осталось. Хорошо, что я проснулась