Кивнул удовлетворенно: это было то, что он искал!

Когда они с Варенькой шли в сад… нет, правильнее будетсказать, когда их конвоировали в сад смотреть розу роз, он почти неосознаннозапомнил это место: стена понижается, а ров как бы чуть уже. Сейчас ему неказалось, что расстояние значительно меньше, но все равно — цепи должнохватить.

Эту цепь не иначе оставили в арсенале Мертвого города добрыебоги, благосклонные к безумцам — даже пришлым из России. Там было много такихгремящих проржавевших клубков: в основном цепи для слонов, тяжеленные и оттогобесполезные. Эту он нашел уже ночью, отчаявшись и решив, что придется срезатьлианы.

Лианы, да… а он все-таки потяжелее обезьянок, да еще со всехсторон обвешан оружием. Но эта цепь выдержит его тяжесть — роскошная, легкая,великолепная цепь, выкованная, чудилось, из единого куска металла, потому чтоскрепленья звеньев на ней были почти неразличимы. Хорошо, если и неразмыкаемы…Хорошо, если. она не устала от веса тех многих мужчин, тяжесть которыхвыдерживала раз за разом, когда они, раскрутив ее, бросали прикованную к нейкогтистую лапу на крепостную стену, а потом лезли, упираясь ногами иперехватывая руками, держа в зубах кривой нож, оперив кисть хищным пятипалымвагхнаком, в любой миг готовые метнуть лезвие чакры!..

Вся разница между этими храбрецами и Василием состояла втом, что для них цепь была подъемным вертикальным мостом — а ему нужен навеснойгоризонтальный. Поэтому он заставил себя не думать о том, насколько крепкизвенья цепи, а весь сосредоточился на ее длине.

Около пятнадцати аршин — чертовская была тяжесть!

Должно хватить.

Он стал под пальму, прижался к стволу. Сложил цепь у ногбухтой, как лодочную веревку. Грохот, конечно, стоял… или ему казалось? Ну,теперь уж отступать некуда. Взялся за край с когтями, раскрутил — бросил цепьсильно вперед и вверх.

Когти страшно, чудовищно, будто железная лапа ракшаса,вытянутая из ночи, просвистели, процарапали тьму и с глухим, скрежещущим ударомзацепились за край стены.

«Сейчас набегут!» — подумал Василий с замиранием сердца.Однако в крепости по-прежнему царила тишина.

«Напились все, что ли? — усмехнулся мрачно. — Ну, яваспохмелю!»

Цепи только-только хватило, чтобы захлестнуть ее вокругствола пальмы. Сноровисто действуя табаром, он забил секиру с двойным лезвием вствол: теперь цепь не сползет, не ослабеет даже под той мощной тяжестью,которую ей предстоит выдержать.

Ему казалось, что он хоронит боевых друзей, когда отложил всторону некоторое количество своего арсенала. В первую очередь расстался сощитом. Хорошая штука, и спину ему в пути верно защищала, однако это оружие дляобороны — Василий же собирался нападать.

Ничего, правую руку ему закроет латунная рукавица, а левую…как-нибудь, ладно.

Защелкнул пояс с огромной пряжкой и гибкой стальной петлей.А может быть, эти неведомые воины — ну, кто сложил в подвале оружие, — каким-тообразом знали, что именно может понадобиться для штурма крепости Такура одномусумасшедшему русскому… который еще и на свет не родился, когда его уже ожидалсей отменный боеприпас? Ну, коли так, спаси вас бог, братушки!

С силой потянул петлю, потом опробовал ее, поджав ноги иповиснув всей тяжестью, — вроде держится, нигде не скрипит, слабины не дает.Подошел к краю обрыва — и, перекрестившись, с тихим шепотом:

— Господи, спаси и сохрани! — шагнул во тьму, мелко и быстроперебирая в воздухе ногами, а руками перехватывая цепь.

На спине у него столько всего оставалось навьючено, чтонечего было и пытаться закинуть ноги на цепь и перебираться на всех четырехконечностях, подобно тому, как ленивец перебирается по длинной ветке.Хорошенькое для него обозначение, особенно сегодня, после такого марш-броска…Нет, он не ленивец, хотя, может быть, такой же глупец, как этот вечнополусонный зверек. Надо надеяться, что там не навострены стрелы, за зубцамистены: мишень он сейчас — лучше не надо, и, если в него выпустит хотя бы подве-три стрелы каждый лучник, к утру Василий сделается похожим на огромногоежа, висящего над пропастью. Или сердитого дикобраза. Мертвого, но сердитого…

Он нарочно старался занимать себя мыслями о всякой ерунде,чтобы не думать о боли в руках, изрядно-таки отвыкших от подобных упражнений.Пожалуй, придется попросить у госпожи Фортуны еще одной уступки: ему нужнабудет хотя бы маленькая передышка после того, как доберется до крепостнойстены, — передышка для рук, разминка, не то он даже камышинку не поднимет, неговоря о тяжеленной ханде! Тем паче о боевом табаре… который на самом делетопор.

Как это сказала Варенька?

Он скрежетнул зубами и таким мощным, неожиданным рывкомпослал свое тело вперед, что едва не вывернул левую руку из плеча. Изо всех силстарался не думать пока, зачем, собственно, он здесь, не думать о Вареньке,зная, что ее имя будет как прикосновение раскаленного лезвия к открытой ране,однако такого приступа боли даже не ожидал.

«Как это она говорила? — проползло коварное воспоминание. —Светас — свет, дева — богиня…»

От неосторожного рывка его несколько раз повернуло, и луна,как раз в это мгновение выглянувшая из-за гребня джунглей, насмешливо иторжествующе взглянула ему прямо в лицо.

"О, она знала, что сразу победит… она и победила сразу!Человек медленно разжал руки и, если бы не металлическая петля, защелкнутаявокруг его пояса, рухнул бы в ров, откуда уже с готовностью высунулась длинная,маслянисто блеснувшая морда. Жадно приоткрылся глаз, жадно разинулась пасть…щелкнули зубы, схватив только бессонную глупую мошку, еще дальше выставилась изводы голова, зубы, чудилось, удлинились в два раза… разочарованно клацнули:добыча слишком высоко!

Крокодил нырнул, чтобы охладить свою алчность, и сновавысунулся из воды, готовый к долгому, терпеливому ожиданию.

Василий висел, запрокинув голову, глядя в лунное,серебряное, опаловое око. Едва слышный металлический звон достигал его слуха —размеренный, мелодичный, холодный звон.

…Да, туземцы и не пытались скрыть свой трепет, едваудерживались, чтобы не пуститься наутек, зажав покрепче уши, лишь бы спастисьот водопада звуков.

А он без труда догадался, что пела не какая-то неведомаясила, а сам бамбук. В его коленцах играл ветер, превращая эти заросли в десяткитысяч свирелей. Все просто… все величаво, все непостижимо! Нервы натянуты, какструны, и словно бы вибрируют в лад этой нечеловеческой музыке. И луна глядитему в глаза.