Но она их испекла и сейчас смотрит на Ицхака своими черными, как кипа Ицхака, глазами. А Ицхак прижимает к груди эти пирожки и не знает, что сказать. Нет таких слов. Их нет ни на русском, ни на иврите. Их нет даже на кобайском. И поэтому Ицхак не знает, как сказать Вере про Любовь и Надежду. И ест пирожки, которые ему испекла Вера. Молча. Один за другим. На языке Константина Симонова, которого Ицхак никогда не читал, это означает: жди меня, и я вернусь, только очень жди. А Вера молча смотрит, как Ицхак ест пирожки. Это значит, что она будет ждать. А потом приходит моя соседка сверху — та, с цифрами на руках. И она приносит нам с Ицхаком две бутылки пива в дорогу. Холодного. На языке Константина Симонова это означает: покуда идите, мы вас подождем. Мы вас подождем, говорят невыспавшийся Илья и невыспавшийся лабрадор. Мы вас подождем, говорят моя полуторакомнатная квартира и мой черно-белый рояль. Покуда идите, мы вас подождем. И мы с Ицхаком идем. А потом оглядываемся: моя соседка сверху и Вера стоят, обнявшись, и смотрят нам вслед. И снова себя называют солдатками, как встарь повелось на Великой Руси. И неважно, что это происходит в Иерусалиме. В пропахшем смертью и пирожками Иерусалиме, на улице Дорот Ришоним.

Время споткнулось и перестало за нами успевать

Мы вернулись в армию вовремя, но время споткнулось и перестало за нами успевать. Одна из русских «печеней» Ионы рассказала ему, что Бог есть и он отвечает на письма. Мол, она написала Богу, и он ответил. Там еще подпись была: твой Бог. Чернилами. И пока я пытался вспомнить, что же я написал этой его «печени», марокканский еврей Иона раздал нам бумагу и конверты, которые ему дала эта самая «печень». Мол, стучите и откроется. А верующий еврей Ицхак раздал пирожки, которые ему дала Вера. Мол, верьте, пока горячие. И по вере вашей дано вам будет. А русский еврей Поллак ел пирожки и не собирался ничего писать. Он верит в пирожки, а в то, что Бог может отвечать на письма, — нет. Но потом Поллак задумался и взял лист и ручку. Он все-таки был евреем, хоть и русским. А Иона взял пирожок. А верующий в тебя Ицхак уже что-то строчил на листке, зачеркивал и снова строчил.

А потом они уже все трое начали писать. Мне. Ну то есть тебе. И посматривали на меня — мол, а ты что, не веришь? В Бога, который есть и который отвечает на письма? А кэрролловская Алиса, появившись откуда-то в нашей палатке, взяла пирожок, откусила и говорит мне: если все в мире бессмысленно, что мешает выдумать какой-нибудь смысл? А кинчевская Алиса тоже появилась откуда-то ниоткуда и тоже взяла пирожок. Та, которая кэрролловская, ела жадно, а та, которая кинчевская, — задумчиво. И все пятеро — две Алисы и три еврея — смотрели то на пирожки, то на меня, как бы спрашивая: верю ли я в Бога, который есть и который отвечает на письма. И тогда я взял листок, ручку и стал писать тебе письмо, чтобы не выдать, что я не знаю, есть ты или нет, но ты меня попросил отвечать на письма к тебе, чтобы все думали, что ты есть. И тогда кинчевская Алиса выглянула из палатки и сказала: день встает, смотри, как пятится ночь. А кэрролловская Алиса ничего не сказала, она пропала. А следом за ней пропала и кинчевская. И пирожки кончились. А мы написали тебе письма, запечатали, вышли из палатки и увидели, что ночь пятится, день встает, а время споткнулось и перестало за нами успевать.

Жизнь стала сериалом братьев Коэнов

Все было как в фильмах Коэнов. Я про споткнувшееся время. Время в фильмах Коэнов всегда опаздывает. А наша жизнь — это один из тех фильмов Коэнов, где время спотыкается и всегда опаздывает.

Маленький бог без сисек Света вернулась с похорон. Без глаз. Может, она выплакала их по дороге, а может, оставила камнями на могиле, как заведено у евреев. Два камешка цвета теплой водки.

Теперь маленький бог без сисек смотрела на нас другими глазами.

Безалкогольными, что ли. Так смотрят в мир давным-давно выбитыми окнами дома, в которых никто не живет. В них даже бродячие собаки не заходят — настолько там пусто. Так звучит Моцарт на рингтоне. Бездарно и безалкогольно. Так ты смотришь на нас. Ну, если ты, конечно, есть.

Маленький бог без сисек Света смотрела не на нас — она смотрела сквозь нас и видела своего парня, который не выжил. Того, с кем она гуляла по трамвайным рельсам. Того, с кем распланировала свадьбу и внуков. Мы теперь стали ее парнями, и она не могла позволить тебе, чтобы мы не выжили. Поэтому она превратила нашу жизнь в ад. Сержант ЦАХАЛ Гельфанд учила нас за две секунды зарываться в землю, чтоб остаться там лежать, когда по нам проедут серые машины, увозя с собою тех, кто не умел и не хотел в грязи валяться. Видимо, маленький бог решил взять пример с Бога большого. С тебя то есть. Правда, маленький бог хотел нас спасти, а чего хочешь ты — не знаешь даже ты. Если ты вообще есть. И есть еще одна разница между вами: в маленького бога без сисек мы верили.

Еврей Ицхак научился материться. По-русски. Нахуй-вопизду! — стонал он.

— Твоя беда в том, что ты прожил всю жизнь так, будто в ней есть правила. А их нет, — сказал ему русский еврей Поллак. Мы жили в фильме Коэнов, и Поллак говорил репликами Коэнов.

— Он даже матерится, словно мезузу целует, — сказал Итан Коэн Джоэлю Коэну.

— Я вас в рот игнорирую, — заявил евреям Коэнам еврей Ицхак.

Марокканский еврей Иона плакал от усталости, как ребенок, — он хотел хумуса и сдохнуть.

— Когда кажется, что хуже уже быть не может, вспомни, что у тебя могла бы быть аллергия на хумус, — подбодрил его русский еврей Поллак.

Джоэл Коэн высоко поднял левую бровь, а Итан Коэн записал эту фразу себе в блокнотик.

Русский еврей Поллак посмотрел на Коэнов и пробурчал — драматично-иронично-лирично и немножко суицидально:

— Я вообще никогда не собирался быть евреем. Просто так