ноги не могли не только выше, но и вообще не могли, и мы умирали после кросса, — маленький бог курил и с прищуром смотрел, как мы умираем. Кто-то из не до конца умерших спросил ее — ну, типа, тебе же, товарищ сержант, еще рожать. А товарищ сержант ответил, что поэтому-то и курит. Что однажды спросила своего деда, как он пережил войну, оккупацию, Хрущева, Горбачева — ну вот это все, что почему-то называется новейшей историей. Она была тогда совсем маленькой девочкой. И сисек у нее еще не было. Ну, их у нее и сейчас нет, но тогда их еще не было, а сейчас — уже. А дед маленькой девочки Светы ничего не ответил маленькой девочке Свете, только молча затянулся своим «Беломором». «Ну вот, — ухмыльнулся маленький бог без сисек, — когда-нибудь мои внуки зададут мне те же вопросы, а я, оказывается, и не курю». Все в нашем взводе знали: у маленького бога есть парень, и они уже запланировали и свадьбу и внуков.

Она вообще понимала гораздо больше, чем должен был понимать обычный бог — сержант ЦАХАЛ, чтобы счастливо прожить свою жизнь и дослужиться до старшего сержанта и внуков.

Она — маленький круглолицый бог с глазами цвета теплой водки — учила нас, десятерых здоровенных парней, выживать в мире, который неправильно придумал Бог большой. Она не обещала нам райской жизни после смерти, как ты; она делала все, чтобы мы избежали смерти. И для этого учила нас убивать. В отличие от тебя — она была честна.

Интересно, кстати, что у тебя с прессом? Пресс — зеркало души все-таки.

Перестань она, перестал бы и дождь. Но она продолжала не переставать

А еще, в отличие от тебя — ну, если ты, конечно, есть, — сержант Армии обороны Израиля Светлана Гельфанд была человеком. Поэтому она плакала, когда ее никто не видел. Ты — ну, если ты, конечно, есть — видел, но ничего не делал. Как всегда. А маленький бог сидел ночью на Земле обетованной и плакал. Вернее, сначала я не знал, что это маленький бог плачет. Было темно, и казалось, что плакала темнота. Я зажег спичку. Я никогда не видел, чтобы так вспыхивала спичка. Только у Дэвида Линча в «Диких сердцем». Наверное, так ты отделял свет от тьмы. Ну, когда ты сказал: да будет свет. И свет стал — вот так вспыхнула спичка. Не знаю, где Линч это подсмотрел. Наверное, ты ему показал. Ты — это Бог. А человек сидел на Земле обетованной и плакал. Я протянул ей сигарету, она закурила и снова заплакала. Никто — даже Бог — не может плакать и курить одновременно, — поэтому она прекратила всхлипывать. Но когда докурила — начала плакать снова. Тогда закурил я. Какое-то время мы с ней курили в унисон. Потом она достала из кармана фотку. На ней была маленький бог без сисек и молодой парень, сидящие на каких-то рельсах. «Его Колей зовут. Звали. — Она выбросила сигарету и тут же закурила новую. — Он служил в “Голани”, пехотной бригаде… А мы с ним… Мы с ним гуляли по трамвайным рельсам. Как у Янки. — Она рассмеялась. Ну как рассмеялась. Лучше бы она снова заплакала. — Сегодня его убили». Она спрятала фотографию в карман, застегнула молнию и застегнула на молнию себя, чтобы не плакать.

Мы с маленьким богом Светой сидели молча, курили. Пришла Янка, молча обняла маленького бога и нарисовала на земле своего фирменного котейку. Сержант Армии обороны ЦАХАЛ улыбнулась, а потом снова заплакала. А потом заплакал дождь и не переставал плакать до утра. Не переставала и она. Возможно, перестань она, перестал бы и дождь. Но она продолжала не переставать.

Старые раны

C утра пошел ливень. Он начался сразу же после дождя, что шел ночью. В обед ливень прекратился и пошел дождь. К вечеру стало казаться, что в мире нет ничего, кроме дождя. И мира тоже нет — есть только дождь. К ночи не стало уже и ночи. Тьму, пришедшую со Средиземного моря, накрыл дождь, пришедший со страниц «Ста лет одиночества». Я вроде был, но я был каким-то эпизодическим персонажем фильма про дождь. Слов у этого персонажа не было. Он просто мок где-то на втором или третьем плане. «Я видел все это когда-то в кино». Если вдруг ты не знаешь, то это — «Старые раны» Майка, одна из лучших вещей русского рока. И одна из самых депрессивных. Иногда это синонимы. Особенно в русском роке. Эту песенку многократно пытались перепеть, но так, как Майк, не смог никто, конечно. Ну потому что так, как Майк, надо было жить, а не только петь. А это непросто — быть как Майк. Быть частью мира, которого нет.

Это я все вот к чему. Посреди мира, которого нет, стояла палатка. Был дождь, мира не было, а палатка была. И в ней четверо евреев.

Пути твои, как известно, неисповедимы — ну, если ты, конечно, есть, — и всех четверых евреев ты привел в эту палатку по-разному.

Первый — небольшого роста, коренастый русский еврей из Новосибирска, борзый такой, типа бог слегка, носивший усы и странное имя Поллак, которое потом оказалось его фамилией. Но все его так и звали: Поллак. В первый же день армии, перед тем как все напились, он рассказал, что четыре года отучился в Технионе, где все четыре года спал на лекциях, потому что по ночам работал, развозя проституток, чтобы заплатить за обучение в Технионе. А одна из его подопечных— девушка с тургеневскими глазами и четвертым размером груди — так вот эта девушка меньше чем за десять минут написала за Поллака курсовую по дифференциальным уравнениям второго порядка прямо в машине. Потом посмотрела на Поллака своими самыми грустными глазами в мире, расправила грудь четвертого размера и пошла к клиенту. А Поллак — он в тот же день бросил и развозить проституток, и Технион. Отвез обратно в бордель тургеневскую девушку и пошел в армию.

Двухметровый марокканец Иона родился в Кирьят-Ата. Кирьят-Ата — это такой пригород Хайфы и синоним слова «хуево». Как жизнь? Кирьят-Ата. Последний Игги Поп — это Кирьят-Ата какая-то.

В армию Иона пошел, чтобы потом устроиться на государственную должность в мэрию Кирьят-Аты, где заправляли его многочисленные родственники. Еще этот марокканец собирался сразу после армии жениться и обязательно на «русской». Для этого он изучал язык