сержанта Армии обороны Израиля Светланы Гельфанд не было, и верующий в тебя еврей Ицхак волновался, что на кладбище не будет миньяна.

Миньян был — весь Израиль пришел хоронить своего маленького бога.

Встретивший похоронную процессию, сопровождающую еврея в последний путь, должен присоединиться к ней и пройти хотя бы четыре амы со всеми участниками.

Люди шли и шли, не здороваясь, надрывали свои одежды — на один тефах от горловины по направлению вниз, но не вбок. Женщины немедленно поправляли разорванные края булавками или неровным швом.

Люди приходили по одному и становились единым целым.

Одна капля, потом еще одна образуют одну большую каплю — не две, говорил сумасшедший из «Ностальгии» Тарковского. И был прав. 1 + 1 = 1.

Были слезы. Они стекали по лицам людей, образуя единое море. 1 + 1 = 1.

Потом было слово.

— Она ушла, а мы остались, — сказал марокканский еврей Иона.

— Мы уйдем, а она останется, — возразил ему русский еврей Поллак.

— Kreumh kohrmahn, — сказал верующий еврей Ицхак. Это «высшее существо» на кобайском. Как Бог, только лучше.

У меня слов не было. Ты лишил меня слова. Ты — это Бог. Кстати, ты тоже пришел. Со своим вторым. 1+1= 1.

На оградке соседней могилы сидела смерть в платье из полупрозрачного скотча и в солнцезащитных очках.

— Это чтобы меня не узнали, — сказала она мне, показывая на очки. Очки были классные. Ray Ban. Или Prado.

Раввин запел над могилой маленького бога: живущий под покровом Всевышнего, а Всевышний, стоявший рядом, болезненно сморщился.

— Жалко его, — сказала смерть. В ответ на мой недоуменный взгляд объяснила: — Он забыл. — Понятнее не стало, и она объяснила еще раз: — Как-то он проснулся и не смог вспомнить.

— Не мог вспомнить что? Слово? — продолжал допытываться я.

— Ну и слово тоже. — Смерть поправила свои Ray Ban. Или Prado. — А вместе со словом он забыл и зачем вообще сотворил вот это всё. — Смерть скривилась и показала рукой на это всё. — Людей, меня, мир. Понимаешь?

Я начинал понимать. Причем всё. А смерть продолжала:

— Вот поэтому и жалко его. Он правда мучается. А последние тысячи три лет еще и пьет, пытаясь вспомнить. Или даже больше. Ну это ему его второй сказал — мол, ты же наверняка пьяный был, когда мир придумывал. Мол, попробуй напиться — может, и вспомнишь.

— И что? — осторожно спросил я.

— А то ты сам не видишь. — Смерть снова показала рукой на это все.

А потом у нее запищал пейджер, она глянула на экран и спрыгнула с оградки кладбища.

— Мне надо идти. — Она разгладила руками платье из полупрозрачного скотча и побежала к выходу из кладбища. Потом обернулась ко мне, сделала из пальцев пистолетик, посмотрела на меня через прицел этого пистолетика и по девчоночьи улыбнулась: увидимся.

Увидимся. Через три часа с четвертью. Уже даже меньше.

От перестановки мест слагаемых сумма не меняется

Мальчик Коля с фотографии встретил девочку Свету. По крайней мере, я в это верю. Они взялись за руки и пошли гулять по трамвайным рельсам. 1 + 1 = 1.

А через час я узнал, куда убежала смерть в платье из полупрозрачного скотча и в классных солнцезащитных очках. Ray Ban. Или Prado. Смерть вызвали в иерусалимскую больницу «Хадасса».

Верующий в тебя Ицхак пришел туда и голыми руками задушил араба, убившего нашего маленького бога. 1 + 1= 1.

И ничего не произошло. Ну или произошло ничего. От перестановки мест слагаемых сумма не меняется. Слоны по-прежнему удерживали на плечах плоскую Землю, а черепаха держала слонов. Разве что блевать хотелось еще сильнее, чем прежде. Ты и блевал — хамсином. Вернее, сначала ты пил, пытаясь вспомнить, зачем ты сотворил этот мир, где верующие в тебя убивают маленького бога, а потом убивают его убийцу. Никто этого не понимает. Ты тоже. Поэтому ты и пил, пытаясь понять. И вспомнить. Слово. То, что было в начале. То, что было у Бога. То, что было — Бог. Но ты забыл это слово. То, что было в начале. То, что было у Бога. То, что было Бог. И поэтому последние три тысячи лет или больше ты пьешь. По-черному. Ну а потом блюешь, естественно. Вот и в этот раз ты блевал — хамсином. Ты смешал небо с землею и блевал этой смесью на нас так, что уже никто — ни слоны, ни черепаха — не понимали, где земля, а где небо. Тебя тошнило от мира, тобой созданного, а мир тошнило от тебя, не помнящего, зачем ты создал этот самый мир.

1 + 1 = 1. И от перестановки слагаемых сумма не меняется.

Последнее слово Ицхака

Когда сержант Света Гельфанд была еще жива, она рассказывала нам, что у «морских котиков» существует специальное упражнение: человеку связывают руки за спиной, связывают лодыжки и бросают в бассейн глубиной три метра.

Его задача — выжить в течение пяти минут.

Со связанными руками и ногами удержать себя на поверхности воды в течение пяти минут невозможно. Более того, ваши беспорядочные дерганья только помогут вам утонуть еще быстрее. Фокус заключается в том, объяснял нам маленький бог без сисек, чтобы позволить себе опуститься на дно бассейна. Затем следует с силой оттолкнуться ногами и, когда вас выкинет на поверхность, по-быстрому вдохнуть и снова опуститься на дно.

Странно, что тебя нет. Навсегда странно, сказал я маленькому богу и опустился на дно хамсина. Оттолкнулся изо всех сил и выплыл наверх.

Главная разница между человеком и Богом, сказал мне мертвый маленький бог Света, — в том, что человек считает, что никто не заслуживает смерти. Бог считает наоборот — что смерти заслуживают все.

Я набрал в легкие хамсина и снова ушел в смерть. Оттолкнулся от нее, выплыл. На поверхности, раскинув руки и ноги звездочкой, лежала Света.

«Боги всегда смотрели на людей с завистью. Потому что им недоступно то, что доступно нам, — возможность умереть», — усмехнувшись, сказал маленький бог, перекувырнулась и поплыла вперед. Это были ее последние слова.

Я попытался — как во время марш-бросков, когда она еще была жива, — следовать за ее задницей, но сразу отстал и снова опустился на дно. А когда выплыл наверх, увидел Ицхака на скамье подсудимых и услышал сквозь пелену хамсина: подсудимому предоставляется последнее слово.

«Нам всем надо выйти куда-нибудь и встать на колени. И каяться, и биться головой в пол, — говорил верующий в Бога Ицхак. Заметив меня в зале