бывших жителей? В начале межвоенного периода кампании по сбору средств призывали эмигрантов продемонстрировать свою «белостокскую» идентичность, отдавая деньги Белостоку, но к 1952 году поиск «наибольшей ценности» привел к другим представлениям о благотворительных акциях от имени Белостока. Рассеянная община Белостока в этом отношении далеко не исключительна и может послужить интересной призмой, через которую можно рассматривать постоянно меняющиеся отношения американских евреев с Израилем в конце XX века[930]. Конечно, «различные культуры» израильского и американского еврейства – это прямые продукты политических событий конца XX века, таких как Шестидневная война, растущее благосостояние американского еврейства, рост богатства Израиля и эрозия американской еврейской либеральной коалиции, но эти культурные различия также имеют давние исторические корни, связанные с пониманием каждой общиной еврейских иммигрантов своей родины, диаспоры и роли Восточной Европы в формировании современного еврейского мира. Во многих отношениях критика Израиля со стороны американских евреев, появившаяся в конце XX века, кажется удивительной только в том случае, если исходить из предположения, что их принятие сионизма было мгновенным, искренним и без дебатов в середине того же века.

Белосток представляет собой конкретный пример попыток восточноевропейских евреев объяснить наследие своего бывшего дома, не ссылаясь на Израиль. Начиная свой нарратив с фотографий Белостока в XIX веке и заканчивая его фотографиями групп ландсманшафтов в Нью-Йорке, Париже, Аргентине, Австралии и Израиле, белостокские евреи по-прежнему рассматривали свою общину как одновременно представляющую новую диаспору и расширяющуюся империю. Игнорируя традиционные границы национальных государств, как это часто делают представители колониальных образований, Зон запечатлел в собрании фотографий какофонию еврейских голосов, институций, клубов и политических организаций, которые сделали Белосток известным как в Европе, так и во всем мире. Но его альбом также продемонстрировал, что рассеянные евреи Белостока были не могущественной империей, как он утверждал в 1921 году, а скорее уязвимой диаспорой. Книга, по сути, если использовать термин Барбары Киршенблатт-Гимблетт, была «обрядом возвращения», который подчеркнул невозможность возвращения для столь уязвимой рассеянной группы еврейских мигрантов. Многие фотографии, возможно, визуально воссоздали кипучую жизнь довоенного Белостока, но ирония в том, что фотографии, сделанные первоначально для обозначения важных вех в жизни того или иного человека, теперь служили мемориалами или виртуальными надгробиями. Это не ускользнуло от внимания всех членов этой рассеянной еврейской общины, которая во время войны осознала, что не сможет спасти Белосток, место, которое ее взрастило, но судьбу которого она уже не могла контролировать.

Эпилог

Диаспора и политика восточно-европейской еврейской идентичности в эпоху массовой миграции

Десять утра, и жаркое майское солнце уже палило над главным автовокзалом Йехуда, небольшого муниципалитета на краю израильского международного аэропорта Бен-Гурион. Когда я садилась в местный автобус и сообщала водителю адрес, по которому меня ждут в Кирьят-Белостоке, в моих ушах раздавался оглушительный шум приземляющихся самолетов. Через пятнадцать минут после поездки по окольной, ухабистой дороге автобус вздрогнул и остановился, и водитель крикнул, обернувшись назад: Giveret, heganu li-Bialistok: Terdi («Леди, мы приехали в Белосток: выходите»). На обсаженной пальмами улице перед большим куполообразным зданием из иерусалимского камня меня ждал Майкл Фликер, лидер «Иргун Йоцей Белосток», организации белостокских евреев в Израиле. И хотя это было уже в 1998 году, Фликер с гордостью провел меня в синагогу, созданную в память о великой синагоге Белостока (и спроектированную внуком ее бывшего главного раввина Самуила Могилевера). Синагога представляла собой одну из составляющих его пожизненной борьбы за воссоздание мира, который Майкл знал в Польше. Он утверждал, что его успех виден в том факте, что только в Израиле хранят память об интеллектуальном и политическом вкладе детей Белостока в мировую еврейскую культуру, а также о трагических потерях этого города во время войн первой половины XX века.

Вместе с группой из полудюжины евреев, родившихся в Белостоке, которую он собрал для моего визита, Фликер посвятил день сочинению для меня монументальной элегии еврейскому Белостоку. Оживленная групповая дискуссия не только обнажила то, что Белосток как конструкция продолжал формировать интеллектуальную, культурную и социальную жизнь местных евреев, но и раскрывал их восприятие себя как исторических действующих лиц, участников последней главы саги о Белостоке и его евреях, сказания, которое, как они воображали, заканчивается в Израиле, но значение которого, на их взгляд, выходило далеко за рамки их личных историй[931].

Если пожилые жители Кирьят-Белостока могут завершить историю еврейского Белостока и его диаспоры воображаемым, но очень важным образом географического перенесения первоначального еврейского Белостока в Израиль, то тематически уместно завершить нарратив примером другой послевоенной польской еврейской эмигрантки, Евы Хоффман. Она утверждала, что для нее и других мигрантов из Польши «дислокация является скорее нормой, чем отклонением от нее»[932]. Ее многочисленные долговременные периоды пребывания в Польше, странах Западной Европы, Канаде и Соединенных Штатах сделали всю ее жизнь «бесконечным процессом» переезда и прибытия[933]. Хоффман, конечно, редко называла себя прежде всего еврейкой. Но ее устойчивое чувство перемещения, перехода и переселения перекликаются с опытом тысяч восточноевропейских евреев, которые снова и снова на протяжении XIX и XX веков покидали свои дома в поисках новых экономических возможностей, более стабильных условий жизни, шанса получить образование или надежды на достижение большей социальной интеграции[934].

Илл. 40. Хехаль Бялысток, Культурный центр и ратуша Кирьят-Белостока. Первоначально построенное в 1954 году при поддержке американских фондов, здание было отремонтировано и расширено в 1960-х годах для размещения библиотеки и архива. Из собрания автора

Переезжая сначала в города Российской империи, такие как Белосток, Киев или Минск, а затем за границу, эти евреи по пути создали новые типы политических, общественных и культурных организаций, которые бросили вызов традиционным институтам власти и создали новое видение еврейской идентичности, связанное как с более крупными идеологическими движениями, так и с отдельными регионами[935]. Как показывают недавние исследования других городов позднего периода Российской империи, усилия евреев, потраченные на эти перемещения, были вызваны давлением экономических и существенных житейских обстоятельств, и это же склоняло их к принятию революционных идеологий, приводивших глубокие культурные, социальные и институциональные сдвиги в России конца XIX века[936].

Радикальные перемены, вызванные насущными потребностями еврейских мигрантов в царской России, вскоре распространились за пределы империи, поскольку тысячи евреев рассматривали эмиграцию в города Северной и Южной Америки, Южной Африки, Палестины и Австралии как лучший вариант справиться с трудностями жизни в России в условиях ухудшения промышленной ситуации и усиление политической нестабильности[937]. Как и другие мигранты начала XX века, восточноевропейские евреи воспринимали свое