еврейства, 1939–1945»), которую он прятал в развалинах Белостока. Райзнер, известный журналист и редактор в межвоенном Белостока, был шокирован тем, что рукопись почти что за год так никто и не прочитал. По его критической оценке, этот «центр» Белостока «чувствовал большую ответственность перед тремя сотнями обитателей своего дома престарелых», но не был готов помочь начинающему автору работу о Белостоке[909]. В конечном счете Райзнер и его рукопись отправились в Австралию. Там его встретила семья и руководители местного Белостокского центра, которые взялись за подготовку его рукописи для широкой читательской аудитории.

Работа Райзнера – мгновенно ставшая сенсацией в мире литературы на идиш – ставила серьезные вопросы о языке и передаче наследия Белостока во времени и пространстве. Представляя публике эту хронику еврейского Белостока, Иегошуа Рапапорт (1895–1971), редактор журнала Oystralisher idishe lebn, хвалил «простой идиш» Райзнера, который воплощал в себе красоту и разнообразие еврейского Белостока[910]. Поскольку Райзнер писал как «человек из народа [фолькс-менш]», без литературных излишеств, отмечал Рапапорт, его произведение будет легко понято членами белостокской диаспоры и останется доступно для их детей, что ярко подсвечивает лингвистическую проблему просвещения будущих поколений белостокцев. Как предупреждал в письме Дэвиду Зону Самуил Рабинович по поводу публикации «йовель бух» (юбилейной книги), посвященной достижениям, а не уничтожению белостокского еврейства, если бы такой том не был «доступен», его, конечно, купили бы тысячи людей из чувства долга перед своими родителями, но никто из них не стал бы его читать[911]. В статье о своей семье он заметил: «Хотя я знаю немецкий, английский, идиш и немного русский», моя жена и сын, которым эта книга могла бы послужить важным инструментом образования, «знают только английский и немного немецкий, и ни один из них не читает на идиш»[912]. Рабинович опасался, что его семья олицетворяет многих представителей белостокской диаспоры, в которой процессы ассимиляции и языковой аккультурации уже разделяли поколения.

Как и многие еврейские интеллектуалы, Зон еще до войны пессимистично относился к будущему идишской культуры в Америке[913]. Беспокойство об этом стало острее и болезненнее для всех восточноевропейских евреев в эпоху после Холокоста. Зон, намереваясь создать книгу, посвященную памяти евреев Белостока, задавался вопросами: Что он мог бы сделать, чтобы Белосток оставался значимой частью жизни белостокских евреев и их детей в Америке, Австралии или Аргентине? Почему следующее поколение, которое с трудом узнает на фотографиях достопримечательности Белостока и с трудом говорит на идиш, должно заинтересоваться сохранением еврейского культурного наследия Белостока? Сможет ли белостокская или восточноевропейская еврейская культура выжить, не говоря уже о процветании за пределами Восточной Европы?

В 1952 году в публикации «Белосток: фотоальбом известного города и его евреев со всего мира» эти вопросы были рассмотрены посредством воспроизведения 1200 фотографий, с помощью который составители стремились передать сложность, насыщенность и откровенную какофонию голосов еврейского Белостока. Прислушиваясь к предупреждению Рабиновича, Зон яростно собирал сотни семейных портретов религиозных лидеров Белостока, богатых филантропов и промышленников, а также групповые фотографии еврейских спортивных клубов, театральных коллективов, политических организаций и благотворительных обществ, чтобы возможно было с максимальной точностью рассказывать о еврейской жизни этого города и его вкладе в еврейскую культуру всего мира. Фотографии Зону присылали читатели Bialystoker Stimme в ответ на его многочисленные просьбы воздвигнуть визуальный «памятник Белостоку», который стал бы свидетельством «интересного» разнообразия евреев как в «нашем знаменитом городе, так и во всем мире»[914]. Твердо веря, что фотографии обладают такой же силой, какой в прошлом пользовалось печатное слово, и признавая ограниченный срок хранения и чтения книг на идиш, Зон призвал всех членов рассеянной белостокской общины помочь ему написать «правдивую» историю «простого народа Белостока» и отыскать в своих частных собраниях фотографии, которые запечатлели бы «мир, которого больше нет», и могли бы, по словам Зона, передать «эпическую драму восточноевропейского еврейства, в которой евреи из Белостока сыграли такую выдающуюся роль благодаря своему духовному и социальному творчеству, своей текстильной промышленности и множеству других экономических и финансовых начинаний»[915].

Илл. 40. Обложка книги Дэвида Зона «Белосток: Фотоальбом известного города и его евреев со всего мира» (Byalistok: bilder album fun a barimter shtot un ire iden iber der velt), 1952 год. С разрешения Центра по изучению еврейской диаспоры Горена-Гольденштейна в Тель-Авивском университете

Обложка альбома ярко отражает понимание Зоном места евреев в истории Белостока, а также роль Америки в сохранении наследия еврейского Белостока. Внизу в центре страницы находится изображение нью-йоркского Белостокского центра и дома престарелых, ненадежно расположенного на вершине земного шара, окруженного тремя изображениями наиболее известных достопримечательностей Белостока: часовой башни на центральном рынке, текстильных фабрик Белостока и городского дворца Браницких. Солнечные лучи, исходящие из Белостокского центра и соединяющие его с историческими символами прошлого Белостока, демонстрируют точку зрения Зона: после войны Нью-Йорк стал новым Белостоком, что является резким противовесом сторонникам Кирьят-Белостока, которые стремились убедить членов рассеянного сообщества, что их восточноевропейская региональная лояльность должна быть перенаправлена и переориентирована исключительно на Израиль. Чтобы еще раз проиллюстрировать свою веру в то, что Америка стала новым местом, определяющим для мира понятие белостокской идентичности, Зон заключил эти изображения в рамку, которая на самом деле копировала фасад у входа в Белостокский центр в Нижнем Ист-Сайде. Надпись «Белосток» над изображениями двенадцати колен Израиля отражала стремление ассоциировать Белостокский центр и Белосток как определяющий знак еврейской жизни. Точно так же, как двенадцать колен Израиля формировали параметры жизни в древнем Израиле, так и региональные лояльности формировали характер еврейской жизни в новом мире: каждый в этом сообществе был не просто евреем, а евреем из Белостока.

Громкий призыв Зона к собиранию фотографий с целью наглядно рассказать историю Белостока, оказался весьма прозорливым: визуальные изображения стали основным средством, благодаря которому Холокост и еврейская Восточная Европа закрепились в послевоенной исторической памяти. Изображения и особенно фотографии, как отмечает исследователь Барби Зелизер, «помогли стабилизировать и закрепить преходящий и изменчивый характер коллективной памяти»[916]. Утверждая, что «одна фотография стоит тысячи слов», Зон убеждал своих читателей, многие из которых не могли прочитать ни слова на идише, что образы еврейского Белостока «останутся в их памяти дольше, чем любое печатное слово»[917]. Упор Зона в изданном им альбоме на том, что он сохраняет жизнь «простого народа» Белостока, соответствовал и другим публикациям о еврейской Восточной Европе, написанным как во время войны, так и сразу после нее. Начиная с 1943 года многочисленные книги настойчиво стремились вернуть к жизни «мир» восточноевропейского