еврейства: книга Мориса Сэмюэля «Мир Шолом-Алейхема» (опубликованная в 1943 году) выражала желание автора показать отчужденным от прошлого американским евреям «мир» их дедов[918]. Книга Авраама Джошуа Хешеля «Земля принадлежит Господу» (основанная на волнующей лекции Хешеля, прочитанной в Институте иудаики в 1945 году) оплакивает необратимую потерю богатого «внутреннего мира» восточноевропейского еврейства[919]. Благодаря «яркости и непосредственности рассказов» в этих публикациях, по словам исследовательницы Барбары Киршенблатт-Гимблетт, книги «заставляли читателей почувствовать, что они могут пройти сквозь [их] страницы и оказаться на улицах еврейского города, запечатленного в [тексте]»[920]. К 1947 году художники стремились имитировать эти запоминающиеся литературные тексты с публикацией энциклопедических сборников фотографий, подобных альбому Зона. Среди этих работ стоит отметить Di Farshvundene velt («Исчезнувший мир») Рафаэля Абрамовича[921] и «Польские евреи: иллюстрированная запись» Романа Вишняка[922]. Зон восхищался попыткой Вишняка уловить «реальную ненаигранную жизнь» так, чтобы даже не говорящие на идише могли открыть для себя настоящее окно, через которое можно увидеть «интенсивное религиозное качество восточноевропейской еврейской жизни»[923].

Желая создать книгу, достойную этих блестящих работ, которая могла бы послужить моделью мира ландсманшафта, Зон взялся написать историю Белостока, которую он знал лично, чтобы закрепить видение города и его уникальности и передать его читателям. Он собирал представления иммигрантов о себе как о центральных фигурах в развитии Белостока и во время их проживания там, и даже после того как они уехали. Зон окружал каждую фотографию загадочной подписью, которая, как отмечает Барбара Киршенблатт-Гимблетт, создавала у читателя впечатление, что запечатленные на снимках люди, места и сцены были «типичными, а не конкретными»[924]. Но при всем стремлении создать вневременное видение еврейского Белостока, Зон иронически подчеркивал радикальную трансформацию, которую производила его работа с этими фотографиями: снимок, который изначально предназначался для фиксации реальности и празднования годовщины успеха организации в 1905 году, теперь, в публикации 1952 года, свидетельствовал лишь о трагедии и потерях военных лет. Хотя фотографии сохранились, но их уже неизвестные сюжеты и истории, окружающие каждое изображение, за время войны канули в забвение.

Таким образом, повествования Зона в сочетании с фотографиями рассказывают не только истории триумфов, но и показывали двойственное отношение к жизни в Восточной Европе и Новом мире. Когда его издание демонстрировало праздничные фотографии ежегодных обедов «Бялыстокер Фарбанд» в Аргентине, церемонии сжигания ипотеки в Белостокском центре в Нью-Йорке или пикников в австралийском Белостокском центре, под поверхностью этих радостных сцен таился ряд тревожных вопросов, стоящих перед всеми восточноевропейскими евреями: сможет ли белостокская еврейская диаспора когда-нибудь воспитать учителей, лидеров и писателей, подобных тем, кто жил в Европе? И в конце концов, сделали ли материализм и индивидуалистическая направленность нового мира невозможным воспроизведение интенсивной коллективной еврейской идентичности, существовавшей в Европе?

Несмотря на скрытую трагедию и тревожные вопросы, поднятые фотографическим памятником, созданным Зоном в честь его бывшего дома, эта работа была немедленно отмечена и раскуплена тысячами людей по всему миру Конечно, цифры тиражей мемориальных книг всегда скудны: Хася Динер предполагает, что из-за языкового барьера количество фактически проданных экземпляров редко превышало несколько сотен членов вымирающей группы земляков[925]. Но имевший огромный опыт в средствах массовой информации Зон не только продавал книги членам Белостокских центров в Нью-Йорке, Аргентине и Австралии, он также разослал свой альбом многочисленным рецензентам, так что его работа увидела более широкую читательскую аудиторию. Рецензии (все исключительно положительные) появились в газетах: от Der tog до Forverts и от Нового Русского Слова в Нью-Йорке до Idishen zhurnal в Торонто. Все рецензенты были впечатлены, а обозреватель Forverts Дж. М. Кершт назвал альбом «захватывающим и уникальным памятником городу Белостоку и его евреям во всем мире!»[926] Признанный еврейский демограф и исследователь Якоб Лещински с восторгом писал в Forverts о своем опыте «перелистывания его лист за листом, чтобы читать его снова и снова», и с признательностью отмечал, как «очень заботливо со стороны автора было изобразить не только Белосток в прахе и пепле, но и живой Белосток в Нью-Йорке, Буэнос-Айресе, Иерусалиме и Тель-Авиве, который продолжает и несет в себе благословение бессмертия»[927]. И в самом деле решение Зона завершить белостокский нарратив историей его диаспоры произвело сильное впечатление и на известного драматурга, пишущего на идиш, Осипа Дымова, который в интервью Yiddish Dipresse (Буэнос-Айрес) написал: «Этот альбом – больше, чем книга; это эпоха, история, идиллия, великая человеческая драма», которая отражает масштабы и силу миграции в преобразовании не только Белостока, но и всего мира еврейской Восточной Европы»[928].

Завершая свое повествование об истории Белостока не в Польше, а в таких отдаленных местах, как Мельбурн, Париж и Нью-Йорк, Зон не только стремился к восторженным отзывам, но и обращался к насущному вопросу, преследующему большинство послевоенных идишских писателей: как можно изобразить такое невообразимое разрушение? И как при этом дать евреям надежду на будущее? Глядя на дело своей жизни и тысячи фотографий, которые ему прислали евреи Белостока, ныне живущие по всему миру, Зон утверждал, что не следует терять надежду. Хотя Белосток, возможно, никогда больше не станет центром еврейской жизни, его наследие сохранится в его диаспоре.

Заключение

Фактическое стирание Восточной Европы с карты еврейского мира, за которым последовало формирование нового Еврейского государства как самопровозглашенного центра еврейской вселенной, положило начало историческому сдвигу в том, как восточноевропейские евреи представляли себе основные элементы еврейской жизни, а именно изгнание, диаспору и дом. Как показывают послевоенные дебаты и усилия рассеянных по миру белостокских евреев, этот исторический переход от рассмотрения Восточной Европы как типичной еврейской родины к Израилю был далеко не простым и не однозначным. Дэвид Шнеер и Кэрин Авив отмечают: слишком долго «еврейская жизнь, мысль и наука вращались вокруг идеи о том, что Израиль есть, был и всегда будет в центре еврейской вселенной»[929]. Но твердая приверженность восточноевропейских еврейских иммигрантов Восточной Европе в первое послевоенное время предполагает, что у них было альтернативное видение этой еврейской вселенной и ее гравитационного центра.

Окончательная неудача в возведении Кирьят-Белостока по его первоначальному проекту позволяет предположить, что – хотя было очевидно, что Восточная Европа больше не может служить заботливым еврейским домом – белостокские евреи Белостока не были готовы однозначно принять Израиль как еврейскую родину. Соединение потребления с филантропией в межвоенный период заложило основу для раскола между Зоном и лидерами Кирьят-Белосток. Но это также подняло тревожные вопросы: как американский дух потребления, индивидуализма и материализма изменил мощную коллективную региональную идентичность, которую Белосток культивировал среди своих