30-е гг. Наших обществоведов не должен был успокаивать тот факт, что П.А. Сорокин предсказывал кризис западного общества и оперировал эмпирическими данными США. Он писал для американского читателя, его книги мы начинаем читать только сегодня. Речь у него шла обо всей индустриальной цивилизации, и в этом смысле Россия в 1990-е гг. шаг за шагом входила в ту кризисную систему.

С прогнозами П.А. Сорокина перекликались предвидения экономиста М.М. Голанского, который считал доктрину реформ 1990-х гг. стратегически ошибочной. Вот выдержки из рукописи, которую он подготовил к изданию 1992 г. (она вышла в двух книгах в 1992 и 1995 г.).

Он писал: «Если прежде прославляли могущество планирования, то теперь восхищаются всесилием рынка и верят в его миссию. Переориентация произошла без участия логики и аргументации. Социализм был формально отброшен по причине его неопределенности, а капитализм по той же причине сохранен и превознесен…

Капитализм отживет свой век и уступит место строю, который благодаря общественной собственности на средства производства может не только существовать в отсутствие прибыли, но и мириться с убытками… После 2010 г. вообще начнется длительный спад. Выпуск мировой продукции на душу населения прекратит рост на пороге следующего столетия и затем упадет до уровня 1980 года…

Авторы и инициаторы перестройки в социалистических странах, желая поправить просчеты предшествующих поколений, не нашли ничего лучшего, как немедленно демонтировать систему централизованного планирования и управления экономикой и взамен ее внедрить рыночные отношения. В качестве основного средства достижения этой цели они избрали упразднение государственной собственности на средства производства и насаждение частной собственности.

За легкомыслие нам пришлось заплатить исключительно высокую цену. Так, республики бывшего Советского Союза поплатились таким развалом экономики, какого они не знали даже во времена самой разрушительной войны…

При сложившихся условиях поспешный отказ от планирования и “введение” рынка в республиках бывшего Советского Союза едва ли помогут экономике выйти из кризисного состояния. Скорее всего, здесь отказ от планирования и “введение” рынка приведут к усилению беспорядка и хаоса, который уже не удастся устранить никакими командами из центра. Из всего сказанного выше напрашивается вывод о том, что избранное направление перестройки, выразившееся на практике только в устранении командно-административной системы экономического управления, оказалось ошибочным и вредным. Перестройка разрушила сложившуюся внеэкономическую систему хозяйственной мотивации, дисциплины и ответственности, не создав ничего взамен.

Есть немало оснований полагать, что в данном случае выйти из оцепенения нам удастся только в эпоху грядущего господства общественной собственности, когда глобальный закон стоимости перестанет быть регулятором производства. Конечно, если бы система централизованного планирования и управления экономикой не была бы столь опрометчиво упразднена, то социалистическая экономика могла бы существовать и далее. Хоть она и не выдерживала бы сравнения с капиталистической экономикой по эффективности и качеству продукции, но могла бы обеспечить сносную жизнь сотням миллионов человек. Тем более что у социалистической экономики оставались немалые резервы для совершенствования» [197].

Эти предупреждения сообщество обществоведов игнорировало.

Надо подчеркнуть, что выбор американской модели для России касался не только экономической политики – доктрина реформы исходила из идеи трансплантации практически всех институтов Запада. Советник Ельцина философ А.И. Ракитов требовал «новой цивилизации, новой общественной организации, а следовательно, и радикальных изменений в ядре нашей культуры» [198]. Как могли этому аплодировать деятели науки и культуры?! Как они представляли себе замену сложившейся в России цивилизации на какую-то «новую цивилизацию»? Что такое «радикальные изменения в ядре нашей культуры»? Это конструирование принципиально иной культуры – национальная катастрофа. Как могла это благосклонно принять наша гуманитарная интеллигенция?!

Это самоотречение части интеллектуальной элиты от отечественной культуры казалось необъяснимым, даже если рассуждать с позиции интересов либеральных реформаторов. Ведь непритязательность и навыки взаимопомощи, сохранившиеся в культуре большинства населения России, могли бы быть очень важным ресурсом реформы. Если бы эти ценности не были репрессированы в 1990-е гг., не возникло бы столько разломов и конфликтов. А ведь и на Западе эти ценности многие считали сокровищем русской культуры!

Генрих Бёлль в предисловии к 3-му изданию книги В. Шубарта «Европа и душа Востока» (1979) пишет: «Шубарт пишет, что в России никогда не было глубоко укорененного чувства частной собственности и той целостной буржуазности, которая ее обожествляет. …Сегодня уместно, однако, спросить, не развилось ли в коммунистической России, несмотря на марксистскую идеологию, а может быть, как раз благодаря ей, именно это чувство, не возник ли, так сказать, за спиной марксизма со всей его “западностью” этот нежелательный элемент вестернизации, имеющий непоправимые последствия для предполагаемой Шубартом в русских “способности к братству”» [199].

К. Леви-Стросс, изучавший контакты Запада с иными культурами, писал: «Тpудно пpедставить себе, как одна цивилизация могла бы воспользоваться обpазом жизни дpугой, кpоме как отказаться быть самой собою. На деле попытки такого пеpеустpойства могут повести лишь к двум pезультатам: либо дезоpганизация и кpах одной системы – или оpигинальный синтез, котоpый ведет, однако, к возникновению тpетьей системы, не сводимой к двум дpугим» [200, с. 335].

Такой синтез мы видели и в России (СССР), и в Японии, и в Китае. Такую дезоpганизацию и кpах мы видим сегодня в РФ. Более того, российские обществоведы не могли не знать, что западный капитализм погружался в глубокий экзистенциальный кризис, и для России попытка трансформировать ее культуру по канонам США вызвала бы тяжелые болезни. Предупреждений с Запада было достаточно. Хайдеггер писал в своем знаменитом очерке: «Нигилизм, если мыслить его по сущности, – это, скорее, основополагающее движение в историческом совершении Запада. И такова глубина этого движения, что его раскрытие может лишь повести к мировым катастрофам. Нигилизм – это всемирно-историческое движение тех народов Земли, которые вовлечены в сферу влияния Нового времени… Нигилизм как фундаментальный процесс западной истории вместе с тем и прежде всего есть закономерность этой истории» [201].

Хайдеггеp усугубляет понятие нигилизма: это не пpосто константа Запада, это активный пpинцип, котоpый непpеpывно атакует Запад, «падает» на него. Это – послание Западу. Хайдеггеp не указывает путей выхода, и вывод его пессимистичен: Запад – мышеловка, в котоpой пpоизошла полная утpата смысла бытия. И мышеловка такого типа, что из нее невозможно выpваться, она пpи этом вывоpачивается наизнанку, и ты вновь оказываешься внутpи.

Как можно было толкнуть Россию в систему бытия, которая переживает такой кризис, и он уже представлен анализом западных мыслителей! Это было не нужно ни России, ни Западу.

Евроцентризм: ложный образ Запада

Россия, как и другие незападные культуры, в ходе модернизации переносит на свою почву многие модели и институты Запада. Иногда такая трансплантация бывает неудачной, приходится нести издержки, вносить коррекции. Масштабы