от тех результатов, к которым привели практикуемые в течение нескольких веков насилие, угнетение и уничтожение. С этой точки зрения тема развития не может быть предметом спекулятивных рассуждений… Никогда развитие нельзя считать, как это делал Малиновский, “результатом воздействия более высокой и активной культуры на более простую и пассивную”. Эта “простота” и “пассивность” являются не внутренними свойствами рассматриваемых культур, а результатом воздействия на них развития в его начальном периоде. Это результат ситуации, созданной зверствами, грабежом и насилием, без которых не были бы созданы исторические условия для этого самого развития (произойди все другим образом, ситуация контакта была бы совершенно иной, настолько, что мы не можем ее даже представить себе).

Поэтому не может быть “начальной точки изменения”, если только мы не согласимся определить ее в тот единственный момент, когда она реально существовала, то есть в 1492 году, накануне открытия Нового Мира, когда через разрушение Нового Мира, а затем еще нескольких миров, начали складываться условия для развития в пользу Запада, которые затем обеспечили это развитие, прежде чем оно снова нависло извне над обществами, ограбленными в прошлом, – чтобы это самое развитие могло родиться и расти на их останках… И намного раньше этого “нового контакта” эти общества ощущали на себе воздействие двумя способами: или в форме второго, “дистанционного” разрушения, или в форме их собственных желаний, которые также эквивалентны разрушению» [200, с. 297–298].

Организатор колониальных захватов Сесиль Родс утверждал, что едва ли не важнейшей целью захвата колоний было разрешение социальных проблем в самой метрополии: «Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами». Это важная сторона государственной политики Запада, и она была хорошо известна.

Энгельс писал Марксу (7 октября 1858 г.): «Английский пролетариат фактически все более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по‑видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно».

В последующие 35 лет в гражданском обществе Запада проблема социалистической революции была снята с повестки дня, о чем объявил сам Энгельс. В интервью 11 мая 1893 г. на вопрос «Какую вы, немецкие социалисты, ставите себе конечную цель?» он ответил так: «У нас нет конечной цели. Мы сторонники постоянного, непрерывного развития, и мы не намерены диктовать человечеству какие-то окончательные законы. Заранее готовые мнения относительно деталей организации будущего общества? Вы и намека на них не найдете у нас» [205, с. 563].

Ортодоксальный марксизм отказался от «окончательных законов» и мнений об «организации будущего общества», которыми был насыщен «Капитал», – коммунизм Маркса превратился в социал-демократию Бернштейна. При том доходе, который Запад выкачивал из колоний со своими канонерками и финансовой системой, западные марксисты посчитали разумным обуржуазиться.

Но для крестьян и рабочих России Запад кусочка от своего пирога не собирался отрезать. Поэтому было заблуждением наших либералов и меньшевиков, их философов и экономистов сначала после Февраля 1917 г. принять позицию непредрешенчества (буквально по формуле Энгельса), а в 1918 г. начать по указке Антанты воевать с теми, которые не ждали пирогов от Запада. Кстати, и Горбачев тоже слово в слово повторял формулы Энгельса: «Нередко приходится сталкиваться с вопросом: а чего же мы хотим достигнуть в результате перестройки, к чему прийти? На этот вопрос вряд ли можно дать детальный, педантичный ответ» и т. п.

Очевидно, что «буржуазные нации» метрополий ни в начале, ни в конце ХХ в. никак не могли нести демократию в традиционные общества. Но и их модернизаторская миссия – миф. Они создавали анклавы капитализма (плантации, рудники, заводы) за счет архаизации труда и быта большинства населения колоний, вгоняя их в хроническую слаборазвитость. Неоколониализм – продолжение этой политики в новых условиях. Эти явления отсталости в 1970-е гг. обсудили исследователи (и западные, и в «третьем мире»), но это знание в российских учебниках игнорируется.

В важной книге В.В. Крылов описывает тип модернизации хозяйства на периферии капитализма: «В перспективе капиталистический путь развития должен привести развивающиеся страны не к такому состоянию, когда капиталистические порядки, вытеснив прочие уклады, покроют собою все общество в целом, как это случилось в прошлом в нынешних центрах капитала, но к такому, когда могучий по доле в национальной экономике, но незначительный по охвату населения капиталистический уклад окажется окруженным морем пауперизма, незанятости, бедности. Такого взаимодействия капиталистического уклада с докапиталистическими и таких его результатов европейская история в прошлом не знала. Это специфический продукт капиталоемкого, позднего, перезрелого капитализма» [206, с. 144][46].

Таким образом, традиционное общество не является изначально косным. При достаточной независимости от Запада оно выполняет проекты быстрого и мощного развития (например, Россия, Япония, Китай).

И гражданское общество может быть духовно больным, и традиционное может быть возвышающим человека. Сам по себе тип общества не предопределяет, будет ли оно в тот или иной исторический момент жестоким или терпимым, деспотическим или свободным. Не будем забывать, что именно гражданское общество развязывало беспрецедентные по жестокости войны, проводило геноцид на огромных территориях, превращало в колонии и эксплуатировало большую часть мира, в том числе изымая из нее большую массу населения как рабов для вполне современной (для ХIХ в.) капиталистической экономики. Политические институты государств, адекватных этому типу общества, со временем изменялись, но их основания воспроизводятся и сейчас.

Россия находилась с Европой в интенсивных отношениях и раньше других предприняла программу глубокой модернизации. Тем не менее и она, будучи до середины ХХ в. преимущественно крестьянской страной, относилась к категории традиционных обществ. Сейчас, после быстрого послевоенного развития, многие отрицают характер нашего общества как традиционного. Но по главным признакам и советское, и постсоветское общество России правильнее относить к традиционным обществам в состоянии интенсивной модернизации, а в ходе нынешнего кризиса у нас даже идет откат к архаическим институтам традиционного общества.

Поскольку понятия «современное» и «традиционное» обозначают такие сложные явления, как общества, они раскрываются через содержательные примеры. Их сравнительное описание – большая и важная область обществоведения. М. Вебер объяснял смысл различий этих типов через становление современного капитализма, главным противником которого и был традиционализм. Огромный материал накопили антропологи, изучавшие «примитивные общества». Их наблюдение всегда было контактом современного и традиционного обществ и включало в себя их сравнение. Во второй половине ХХ в. сравнительный анализ обществ стал большой программой виднейших антропологов (К. Леви-Стросс, К. Лоренц, М. Салинс). Много философов для лучшего понимания Запада проводили сравнение с обществом традиционным.

С необычной стороны освещает эту проблему удостоенное в 1993 г. Нобелевской премии исследование рабского труда в