«технических специалистов», которых предприниматель сможет нанять, если сочтет это нужным. С точки зрения бизнеса это было проявлением здравого смысла, хотя такое отношение принижало значение специалистов. Поэтому, например, германские инженеры выступали с требованием обеспечения «достойного положения в обществе для инженеров, в соответствии с реальным значением их в жизни страны»{163}.

Школьное образование служило своего рода «пропуском» в средние и высшие слои общества и узаконенным средством обозначения границ между ними и низшими классами. В некоторых странах даже простое пребывание в учебном заведении до возраста не менее чем 16 лет являлось основанием для присвоения юноше в будущем звания офицера. Дети из семей средних классов были обычно заняты получением среднего образования до 18–19 лет, а затем, как правило, продолжали учиться в университете или в высшем специальном учебном заведении. Общее число учащихся оставалось небольшим, хотя в течение периода все же увеличилось количество учеников средних школ и резко возросла численность студентов высших учебных заведений. Так, в Германии за период 1875–1912 годов количество студентов более чем утроилось, а во Франции — выросло более чем в 4 раза за период с 1875 по 1910 год. Однако при этом во Франции в 1910 г. посещало среднюю школу менее 3 % всей молодежи в возрасте от 12 до 19 лет (или 77 500 человек), причем заканчивали школу только 2 %, и только 1 % успешно сдавали выпускные экзамены{164}. Германия, население которой насчитывало 65 млн человек, вступила в первую мировую войну, имея в корпусе резерва всего примерно 120 000 офицеров, т. е. около 1 % мужского населения в возрасте от 20 до 45 лет{165}.

И все же, какими бы скромными ни были эти цифры, они намного превосходили количество людей, входивших в состав правящих классов; так, в 1870-е годы в Британии было 7000 человек, которым принадлежало 80 % всех земель, находившихся в частном владении; представители всего 700 семей имели титул лорда-пэра. Таким образом, количество образованных людей явно превышало количество людей, необходимое для формирования всемирной сети неформальных и личных связей, с помощью которой буржуазия в XIX веке поддерживала определенный общий порядок в своей деятельности; причина такого положения состояла, во первых, в высокой степени локализации экономики, а во-вторых, в том, что религиозные и этнические меньшинства (французские протестанты; квакеры; унитарии; а также греки, евреи и армяне), для которых капитализм стал необходимой жизненной средой, создали свои собственные сети взаимного доверия, родственных связей и деловых операций, которые охватывали целые страны и даже континенты и океаны[51].

Такие неформальные сети охватывали самые верхушки национальной и мировой экономики и действовали весьма эффективно, поскольку количество участвовавших в них людей было очень незначительным, а такие отрасли экономики, как банковское дело и финансы, все больше сосредоточивались в немногих финансовых центрах, находившихся, как правило, в столицах главных капиталистических государств. В 1900-е годы сообщество британских банкиров, контролировавшее «де факто» весь мировой финансовый бизнес, включало в себя всего несколько десятков фамилий, обосновавшихся в небольшом районе Лондона: все они были знакомы между собой, посещали одни и те же клубы и светские приемы и все состояли в семейном родстве{166}. Синдикат «Рейн-Вестфалия», сосредоточивший в своих рамках почти всю сталеплавильную промышленность Германии, состоял всего из 28 фирм. Крупнейший из всех трестов, «Юнайтед стейтс стил», был образован путем неофициальных переговоров горстки людей, оформивших его создание во время послеобеденной беседы и игры в гольф.

Таким образом, настоящая крупная буржуазия, как старая, так и новая, не испытывала трудностей в деле самоорганизации своего слоя как элиты общества, пользуясь методами, освоенными до нее аристократией, либо прямо используя аристократию в этих целях (как это было в Великобритании). Там, где было возможно, успех в делах закреплялся вступлением в ряды знати; если же не удавалось заполучить аристократический титул для себя или своих детей, то можно было утешиться, ведя аристократический образ жизни. Было бы ошибкой видеть в этом просто капитуляцию буржуазии перед старыми аристократическими идеалами. Причина заключалась в необходимости укрепления социального престижа, что было необходимо как для буржуазии, так и для аристократии. Этой цели служило обучение детей в элитных учебных заведениях (как в Британии), с помощью которого обеспечивалось срастание аристократических идеалов с ценностями буржуазной морали, служившими и обществу, и государству. Далее, приверженность и принадлежность к аристократии определялась, в возраставшей степени, возможностью вести блестящий и дорогой образ жизни, требовавший денег (не обращая внимания на характер их происхождения). Деньги стали критерием знатности. Даже родовитый и по-настоящему знатный землевладелец, если он не мог вести принятый образ жизни и заниматься подобающей деятельностью, оказывался на задворках общественной жизни либо коротал свои дни в глухой провинции, где никому не было дела до его заслуг и потомственной знатности. Подобная ситуация и герои составили сюжет известного романа Теодора Фонтане «Der Stechlin» (1895 год), ставшего потрясающей элегией, посвященной жизни и идеалам старой аристократии княжества Бранденбург (в Германии).

Крупная буржуазия использовала в своих целях как сам институт аристократии, так и разработанный аристократами механизм отбора элиты. Школы и университеты служили средствами общественного отбора для тех, кто был вынужден изо всех сил карабкаться вверх по социальной лестнице, а не для тех, кто уже сидел на вершине. Система иногда позволяла, например, сыну садовника из Сэйлсбери поступить в Кембриджский университет и получить ученую степень, а его сыну — окончить школу в Итоне и Королевский колледж и стать известным экономистом: именно такова была судьба Джона Мэйнарда Кейнса, вошедшего в самую избранную и изысканную общественную элиту, о котором и подумать было невозможно, что его мать выросла в провинции среди баптистов — но все же стала потом достойным членом своего класса, который ее сын называл «образованной буржуазией»{167}.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что система образования, позволявшая получить буржуазный статус (иногда даже обеспечивавшая его получение), постоянно росла, чтобы принять больше учащихся, среди которых были те, кому требовалось, в первую очередь, богатство, а не положение; а также те, кто уже имел буржуазный статус, но должен был его сохранить, получив образование (как, например, сыновья бедных протестантских священников или дети родителей, имевших «свободные профессии», или просто дети не слишком респектабельных, но не лишенных честолюбия родителей). Таким образом, система среднего образования постоянно росла и расширялась, подобно воротам, раскрывавшимся пошире, чтобы пропустить больше претендентов. За рассматриваемый период численность учащихся средних школ выросло где вдвое (в Бельгии, Франции, Норвегии, в Нидерландах), а где — и в пять раз (в Италии). Количество студентов университетов