статус с помощью высшего образования; затем шел средний класс (или «состоятельные слои общества»), а еще ниже — мелкая буржуазия. В других странах Западной Европы было немало любителей обыкновенного манипулирования терминами «крупный» и «мелкий», «верхний» и «нижний», в сочетании с терминами «класс» и «буржуазия», без четкого определения границ между этими категориями, что не давало возможности разобраться, кто же к чему, собственно говоря, принадлежит.

Главная трудность заключалась в том, что увеличивалось число желавших приписать себе буржуазный статус, поскольку буржуазия, в конце концов, была высшим слоем общества. При этом социальный статус старой землевладельческой знати в развитых капиталистических странах заметно понизился, даже там, где она не была лишена своих юридических привилегий (как во Франции), или где ее вообще оставили в покое (как в Америке). Даже в Британии, где в середине XIX века она сохраняла выдающееся политическое влияние и громадные богатства, ее значение все-таки уменьшилось. Так, в 1858–1879 гг. в Британии из всех миллионеров, умерших за это время, помещики составили 80 % (117 человек); в 1880–1899 гг. их было несколько больше 30 %; в 1900–1914 гг. их доля еще уменьшилась{154}. До 1890 года аристократы составляли в Британии большинство всех правительственных кабинетов. После 1893 года их не было в правительстве ни одного. При этом аристократические титулы оставались в почете, даже в тех странах, где от них официально отказались: так, богатые американцы, которые не могли приобрести их для себя, стали «покупать» их в Европе, выдавая своих дочерей замуж с большим приданым за аристократов — обладателей титулов; например, дочь Зингера, известного фабриканта швейных машин, стала принцессой де Полиньяк. Тем временем монархии, даже самые древние и разветвленные, пришли к убеждению, что деньги стали таким же весомым признаком знатности, как и само аристократическое происхождение. Германский император Вильгельм Второй считал удовлетворение страсти миллионеров к орденам и титулам одной из своих обязанностей как главы государства, но ставил при этом условием пожертвования на благотворительные цели. Возможно, он брал пример с Британии{155}. Там в период 1901–1920 годов звание лорда-пэра получили 159 человек (не считая военных); из них 66 человек были бизнесмены (из которых около половины — промышленники); 34 человека — люди разных профессий, в основном юристы; и только 20 человек были связаны с земельной собственностью{156}.

Итак, границы между буржуазией и аристократией были нечеткими; но такими же были и границы между буржуазией и нижестоящими классами. Это не относилось к «старым» нижним слоям среднего класса, состоявшим из независимых ремесленников, мелких торговцев и т. п. людей, объединявшимся общим названием — «мелкая буржуазия». Масштабы их деятельности четко определяли их низкий социальный уровень, что противопоставляло их настоящей буржуазии. В связи с этим, например, программа французской Радикальной партии представляла собой серию вариаций на тему: «мелкий — это замечательно!»; слово «мелкий» то и дело звучало с трибуны съездов этой партии{157}. Ее врагами были «крупные»: крупный капитал, крупная промышленность, крупные финансисты и торговцы. Сходную позицию, только с националистическим антисемитским правым уклоном, занимали их германские коллеги, которых с 1870-х годов подстегивала быстрая и неотвратимо наступавшая индустриализация их страны. Если поглядеть со стороны, то представителей мелкой буржуазии отделяла от буржуазного статуса не только их «мелкость», но и сам характер их занятий (даже если они владели достаточно большим состоянием). Но тут (в 1880-х годах) произошли коренные преобразования в системе общественного распределения товаров, и это внесло коррективы в социальную обстановку. Например, слово «бакалейщик» имело всегда презрительный оттенок в устах представителей верхних слоев среднего класса; но как раз в тот период сэр Томас Липтон (сделавший состояние на продаже фасованного чая), лорд Ливергульм (разбогатевший на продаже мыла) и лорд Вестэй (продажа мороженого мяса) купили себе титулы и паровые яхты.

Определение границ между классами стало еще более трудным делом с появлением «третьего сектора» экономики, в котором трудились наемные работники государственных и частных контор и учреждений; их положение носило явно подчиненный характер, и работали они за зарплату (хотя она и называлась «денежным содержанием» или «окладом»); но при этом их труд также явно не требовал тяжелых физических усилий, основывался на применении специального образования (хотя и скромного), а главное — эти люди (мужчины, нередко — и женщины) совершенно не признавали себя частью рабочего класса и старались (иногда — ценой материальных жертв) вести респектабельный образ жизни, присущий среднему классу. Попытки отграничения этого нового «нижнего слоя среднего класса», состоявшего из конторских служащих, от слоев, включавших представителей высокооплачиваемых профессий и бизнесменов, пользовавшихся услугами менеджеров и других наемных работников, приводили к новым социальным проблемам.

Оставляя в стороне сам факт появления нового «нижнего слоя среднего класса», можно было ясно видеть, что вообще стало быстро расти число людей, вступающих (или желавших вступить) в средний класс; в связи с чем возникли новые проблемы разграничения социальных слоев и определения статуса их представителей; и это было нелегко сделать ввиду неопределенности соответствующих теоретических критериев. Трудно было установить, что же определяет принадлежность к буржуазии — легче было определить принадлежность к знати (родственные связи, наследственный титул, владение землей) или к рабочему классу (физический труд, получение зарплаты от нанимателя). Все же критерии, действовавшие в середине XIX века, были достаточно четкими (см. «Век Капитала», гл. 13). Так, к буржуазии относились: высшие государственные служащие, получавшие крупные оклады; обладатели капитала или доходов от капиталовложений и/или те, кто действовал в качестве независимых предпринимателей, использовавших труд наемных работников; затем — представители «свободных профессий», имевшие собственное «дело». Важно отметить, что согласно британскому налоговому законодательству и «прибыль» и «гонорар» подпадали под один и тот же параграф. Однако ввиду перемен, описанных выше, указанные критерии стали менее полезными для определения (в экономическом и в социальном смысле) настоящих представителей класса буржуазии, растворившихся в массе средних классов, которая еще расширилась за счет претендентов на этот статус. Взять тот факт, что не все люди среднего класса имели капитал; но ведь капиталом (по крайней мере, в начале карьеры) не обладали и люди истинно буржуазного статуса, использовавшие в качестве начального ресурса высшее образование; и число таких людей постоянно росло. Так, во Франции в 1866–1886 гг. было около 12 000 врачей (с небольшими колебаниями по годам), а к 1911 г. их стало около 20 000; в Британии в 1881–1901 гг. количество врачей выросло с 15 000 до 22 000 человек; а количество архитекторов — с 7000 до 11 000 человек; в обеих странах темпы роста указанных групп опережали темпы роста взрослого населения. Отнюдь не все эти люди